– Опасность удариться при падении – только от вас.

– Я боюсь потерять ее, если слишком привяжусь.

– Все зависит от того, как привязаться. Не всякая связь – это кандалы. Некоторые узы можно развязать, не оторвав кусок кожи. А может, вы и не захотите их развязывать.

– А что, если наши пути разойдутся?

– Вы все равно можете хранить ее в своем сердце. Настоящая любовь не исчезает вместе с человеком.

После трех лет терапии я понимаю, что стоит потянуть за ниточку, разматывая клубок, как тут же вылезет тысяча узлов, о которых ты и не подозревал. Я каждый раз думаю о тех, кому претит сама мысль говорить о себе, потому что они не сумасшедшие, потому что от психотерапевтов никакого толку, потому что это дорого, а у них все в порядке, спасибо.

Эти сеансы помогают мне принимать важные решения.

– Я собираюсь уйти со службы. Я написал заявление об уходе.

– Вас сподвигло что-то конкретное?

– Всё разом. Объятия Капуцины, ее собственные блуждания. С меня хватит человеческой низости, бомб, террористов и похищений. Мне нужна красота.

В оставшееся время я рассказываю ей о страшных вещах, которые обнаружились в ходе моего расследования. О встречах со стариком свидетелем и с молодым Симоне в тюрьме.

– Сначала я подумал, что у старого Альбера поехала крыша, что он выдумал всю эту историю, – пока он собирал газетные вырезки и переписывался с обвиняемым, она могла стать его навязчивой идеей, чем-то очень личным. Но Кевин подтвердил, что все так и было. Его волнение, когда он мне это рассказывал, говорило за себя.

– Ничего не понимаю. Похоже, вам придется объяснить подробнее.

Она встает, на несколько секунд открывает окно и просит меня продолжать.

– Когда произошла авария, Альбер Петершмитт еще не спал. Он читал, сидя в кресле в гостиной, окно которой выходит на улицу. Удар был такой силы, что он подпрыгнул и выронил книгу. Естественно, насторожился. С трудом встал, опираясь на трость. Больное колено причиняло ему сильные страдания. Перед тем как приоткрыть штору, он выключил свет, чтобы лучше разглядеть, что происходит снаружи. Разбитый автомобиль превратился в груду покореженного железа. Машина, которая в него врезалась, была мощнее и выдержала удар. Капот был смят, но салон практически не пострадал. С водительской стороны вышел мужчина, потом вышел пассажир, он явно был в шоке. Держался за дверцу, чтобы не упасть. Водитель пошел осмотреть разбитую машину. Альбер подумал, что он хочет узнать, сколько там пострадавших, и вызвать скорую. Водитель подумал, направился к пассажиру, который держался за живот, и за шиворот поволок его на водительское место. Альбер слышал растерянный вопль: «Что ты делаешь?!» и рявканье: «Закрой рот!» Водитель сел на место пассажира и стал ждать. И все. Альбер не знал, вызвал ли тот скорую помощь из машины, поэтому сам с трудом добрался до телефона на кухне и набрал номер экстренной службы. Он хотел спуститься, но нога болела слишком сильно. В гостиной он снова выглянул в окно и вдали, на дороге, которая спускалась с холма, увидел синие огоньки скорой, она ехала из ближайшей деревни.

Диана с грохотом захлопывает окно. Садится в кресло и смотрит на меня, потрясенная услышанным.

– Они даже не пытались спасти тех, кто находился в другой машине?

– Очевидно, нет.

– А те были еще живы?

– В протоколе написано, что мать скончалась на месте, отец – сразу после приезда скорой, третья пострадавшая получила очень серьезные травмы. Мне не удалось ее найти. Знаю только, что после аварии она перестала значиться в реестре медицинских работников. Ее жизнь тоже пошла под откос, я не интересовался подробностями. Альбер слышал через открытое окно, как врач скорой помощи говорил жандармам, что мужчину, вероятно, можно было спасти, подоспей они на пару минут раньше.

– Но зачем они поменялись?

– Кевин сказал, что брат напился, выкурил несколько косяков и проехал на знак «Стоп» на полной скорости. Что он хотел работать в правоохранительных органах, а с судимостью нельзя. Поэтому он подставил брата, принес в жертву.

– Кевин сам принес себя в жертву, разве нет? Он же мог отказаться.

– Он был в семье паршивой овцой, плохо учился, замкнутый, слабый. А Ивон всегда громко выступал, всеми манипулировал, включая родителей, чтобы добиться своего, а младшего брата смешивал с грязью, и тот его боялся. Все произошло очень быстро, от потрясения у Кевина кружилась голова. Он едва стоял на ногах и не мог сопротивляться. Когда приехали жандармы, было слишком поздно. Они увидели его за рулем с пристегнутым ремнем безопасности – брат поставил жирный крест на его будущем. И поскольку Кевин тоже пил, курил травку да еще был молодым водителем, то получил по полной. Когда мать навещала его в изоляторе, он пытался рассказать ей, что произошло. Но она не поверила и укоряла его, что он пытается переложить вину на старшего брата. Ивон, естественно, уже изложил ей официальную версию событий. И Кевин понял, что ничего не докажет.

Диана молчит. Она переваривает услышанное, как и я в свое время. Я рассказываю ей о переписке Кевина со стариком. Тот так и не признался, что все знал, он просто хотел поддержать парня в годы несправедливого заключения, помочь ему сохранить связь с миром через эту болтовню обо всем и ни о чем. Он единственный, кроме Ивона Симоне, знал, что Кевин сидит ни за что.

– Переписка – это, конечно, трогательно, но, если бы он заговорил, парень не провел бы столько времени за решеткой.

– Никто не задавал ему вопросов. Никто не опрашивает свидетелей, когда факты кажутся очевидными и есть признание обвиняемого. Прибыв на место, полицейские увидели Кевина за рулем, пристегнутого. Кто бы поверил Петершмитту, даже если бы он вышел и начал утверждать обратное? Все решили бы, что старик выжил из ума.

– Ну и история! Капуцина в курсе?

– Нет. Не знаю, стоит ли ей говорить.

– Что ж, оставляю вас поразмыслить над этим. Нам пора завершать сеанс. Лично я бы ничего ей не говорила.

Глава 66

Безобидный скелет

В приемной появилась небольшая елочка – традиционный подарок хозяйки в середине декабря. Жене нравится ее наряжать. В этом году она украшена красными шарами и большими белыми перьями. Нежно мигает изящная гирлянда. Наверное, нарядила елку вчера вечером, пока я был на бадминтоне.

Перекликаясь с темой елочных украшений этого года, Капуцина легка и воздушна. Словно порхая, она проходит в кабинет, жмет мою руку, садится в кресло напротив. Я замечаю, что пациенты физически распрямляются, по мере того как отпускают то, что их тяготит.

– Я познакомила его с Оскаром.

– Они поладили?

– Он нашел его очень милым. И главное, безобидным.

Мы смеемся.

Она рассказывает о том, что почувствовала, когда Адриан ее поцеловал. О его таких желанных губах, о запахе, которым не могла насытиться, сладостном, как первый вдох. О совершенно новом для нее внутреннем трепете, от которого она почувствовала себя живой. О постоянной потребности прижаться к нему, большей, чем просто влечение.

– Вы будете смеяться…

– Конечно, нет. Говорите как есть.

– Когда он меня обнимает, мне кажется, что я в гнездышке.

– Значит, вы что-то такое вынашиваете – точнее, высиживаете.

– Вы все-таки издеваетесь!

Она снова смеется.

– Вы ему сказали?

– Да. Он ответил, что все дело в его глаголе жизни. Они определили его с вашей женой.

– Ей нравится находить глаголы людей. Вы знаете свой?

– Нет. Я думала, «лечить», но все больше в этом сомневаюсь.

Капуцина изменилась. Как будто присутствие этого мужчины помогло ей наконец перевернуть печальную страницу. В нем она нашла защиту, которую потеряла со смертью отца. Моя задача – показать ей, что она может не зависеть от Адриана, построить с ним здоровые отношения.

– Откуда эта потребность в защите?

– Наверное, в детстве мне не хватало защищенности. Моя мать была не создана для воспитания детей, какая уж там защита… Когда Адриан рассказывает мне о своей матери, я понимаю, сколько я недополучила.

– Вы думаете о ней?

– Часто.