станут серьезными, будет трудно скрывать, что я к нему чувствую.

– А что вы к нему чувствуете?

Она говорит, что ее постоянно тянет к нему, будто их кожа намагничена. Хочется прижаться к нему. Просто прижаться. С ним она чувствует себя спокойней, в его объятиях находит убежище. Она сильная и боевая в глазах других, с ним же ей хочется все отпустить и побыть слабой. Сбросить груз с плеч. Расслабиться. Забыть. Больше не стремиться все контролировать. Она несколько раз говорит об укрытии, защите, о странном вибрирующем ощущении. Необъяснимом.

– К тому же он очень красивый. Матовая кожа, голубые глаза, широкие плечи, даже шрамы красивы, потому что они рассказывают его историю. Широкая улыбка и то, как он смотрит на меня, когда мы смеемся. Мы много смеемся, доктор. У нас одинаковое чувство юмора. Не знаю, как объяснить. Мы заходимся от смеха с пол-оборота. Многие наши шутки никто бы и не понял. Мне смешно от его смеха. Мы сразу улавливаем, что другой имел в виду. Мне кажется, мы просто любим смеяться над миром, над другими – это наш способ как-то их переваривать. Лучше смеяться, чем плакать.

– Плакать от чего?

Она вдруг начинает злиться и высказывает все, что думает, о людях, которые вечно жалуются на свои смехотворные страдания, постоянно ноют и ворчат по любому поводу, не понимая главного. Тех, кто не пережил и сотой части реальной трагедии, но способен отравить существование и себе, и всем, кто попался под руку.

– Кого вы имеете в виду?

– Никого, всех. Людей вообще. Общество, стадо.

– Вас сближают с этим мужчиной пережитые трагедии?

– Не знаю. Наверное. Мы оба чуть не умерли.

– Вы чуть не умерли?

– В каком-то смысле да. После аварии мне хотелось умереть.

– У вас раньше бывали такие встречи?

– Никогда. Это странно и волнительно. Как будто это было предначертано, как будто мы снова нашли друг друга. Думаю, он чувствует то же самое. Он говорил, у него такое впечатление, что мы с ним одного племени. Знаете, я увлекалась эмбриологией, и мне кажется, мы приближаемся к тому, что чувствуют близнецы. Как будто мы произошли из одних и тех же клеток. Вы считаете, мы ошибаемся? Обманываем себя? Все мечтают встретить человека, похожего на себя, и нам это только кажется?

Капуцину одолевают сомнения и неуверенность. Что абсолютно нормально. Если ты не готов, это может пугать. Некоторые пациенты в подобной ситуации говорили, что их околдовали, приворожили. Кто-то разрывал отношения, боясь, что накроет с головой.

– Ситуация с дядей кажется вам неразрешимой?

– Я не хочу с ним ссориться.

– Он вас любит, вы сами говорили. Разве он не отнесется с уважением к вашему выбору? Кто под кого должен подстраиваться?

– Я уже достаточно подстраивалась под других.

– Так позвольте другим в чем-то подстроиться под вас…

«Я уже достаточно подстраивалась под других», – сказала как отрезала. Настроена решительно. Я за нее спокоен.

Она справится.

Затем она признала, что, возможно, к лучшему, что она не пошла в медицину, учитывая, как ее раздражают люди, которые жалуются. Десять лет назад у нее бы хватило терпения. Сейчас – нет. Она говорит, что хочет отгородиться ото всех, все изменить, начать с чистого листа. Я предлагаю не торопиться, взять паузу и разобраться, в каком направлении она хочет двигаться. Слушая ее, я понимаю, что в ней кипит та же злость, что в ее сестре, то же неприятие пресловутого стада, которое ничего не понимает в будущем и тащит все человечество в пропасть глупости, легкомыслия и саморазрушения. Но если сестра готова ринуться в бой, то у Капуцины уже нет сил сражаться, чтобы изменить мир. Она предпочитает держаться поодаль. Прижавшись к человеку, который даст ей ту нежность, которой она была лишена все эти годы.

И кто может ее упрекнуть?

Глава 60

Когда речь о ней

Здравствуй, Адриан.

Прости, что так бестактно ответила про Оскара. Это было глупо. Наверное, я просто боюсь к тебе привязаться. Я пыталась отвлечься, а получилось, что обидела тебя. Оскар для меня важен, но это не мой парень.

Я хотела бы снова тебя увидеть.

Здравствуйте.

Мы знакомы?

Не смешно…

Капуцина, я тоже хотел бы тебя увидеть.

И набить рожу этому Оскару.

Он беззащитен, это будет недостойно.

Я тоже беззащитен, когда речь идет о тебе…

Глава 61

Моя милая Мадлена

Взял с собой шерстяное одеяло, чтобы не отморозить зад. Никакая погода не заставит меня сидеть в четырех стенах. А так хоть какое-то развлечение. И покупателя не пропущу.

Сегодня холодно и ясно. Приятная декабрьская погодка. Снега все нет. В нашем детстве выпадал каждую зиму, и немало. Сейчас все не по-людски.

Моя скамейка на солнце. Дремлю, закутавшись в куртку и подперев подбородок тростью. Рукам тепло – одна из сиделок связала мне варежки. Поскольку я делаю, что моя левая нога захочет, как они говорят, им приходится крутиться, чтобы я не замерз. Я слышу, как к дому Мадлены подъехали две машины. Одна – риелтора, вторая маленькая. Надо же. Мэрия заломила за дом такую цену, что без денег не сунешься. А те, кто при деньгах, ездят на больших машинах. Вылезает девчушка. Из толстого пуховика торчат две спицы в огромных ботинках. Синяя шапка с каким-то красным пятном. Я нацепил на нос свои окуляры, но все равно далековато, чтобы разглядеть детали.

Вот они бродят по дому – точнее, по тому, что от него осталось. Парню все труднее закрывать входную дверь. Ее перекосило от холода.

Я не спускаю с них глаз, чтобы ничего не пропустить, хотя меня начинает пробирать дрожь. Жирка на мне осталось немного. Аппетит во время еды уже не приходит, так что и ем я меньше. Орут на меня, что я не доедаю, но что поделаешь, не лезет – значит не лезет.

Ну, риелтор уезжает.

А девчушка остается. Я вижу, как она обходит дом, меряет шагами участок, поднимается к лесу, пробирается вокруг заросшего пруда. Снимает что-то на телефон, раздвигает ветки, ходит туда-обратно, возвращается.

Сев в машину, она не сразу трогается.

Пристально смотрит на дом. Потом поворачивает голову в мою сторону.

Я машу ей тростью.

Она машет мне в ответ.

Уезжает.

А я остаюсь. Думаю о Мадлене. Она была примерно в таком возрасте, когда умерла.

Моя милая Мадлена.

Глава 62

Лязг засовов

Припарковавшись на стоянке, я смотрю на суровое здание, которое возвышается передо мной, и думаю о Капуцине, о наших первых сообщениях, легких, как цветы, выросшие на моих полях сражений. О том, как меня подкосила новость об Оскаре. Я не хотел в это верить. Мозг отказывался, сердце уходило от ответа, инстинкты сбились. И какое же облегчение я испытал, когда она вытащила меня из этой боли, в которую я потихоньку начал погружаться. Мне сильнее, чем когда-либо, хочется бороться за нее. И я как раз собираюсь ступить на очередное поле боя, обнесенное колючей проволокой и сторожевыми вышками, напичканное бомбами, которые вот-вот взорвутся. Но в этой тюрьме у меня есть друг, что облегчает задачу.

Я прохожу через КПП, оставляю телефон и документы в специальном шкафчике. Дежурный звонит Седрику, чтобы тот пришел за мной. Мы всегда рады друг друга видеть, даже если такая возможность выпадает нечасто. Идя по бесконечным коридорам под лязг засовов, мы вспоминаем былые времена. Мы с ним на одной волне, и я доверяю ему. Он мне тоже. Иначе никогда бы не согласился.

– Блум не с тобой?

– Оставил его в машине.

– Намордник есть?

– Он будет не в восторге, но могу надеть.

– Сходи за ним, я предупрежу коллегу. Это у нас будет отвлекающий маневр.

Пока мы идем по коридору, я рассказываю о заключенном Симоне и об эпизоде на вокзале с его братом, чья странная реакция меня насторожила. О Капуцине, о том, что мне удалось выяснить, и о своей интуиции, которая мигает