Астрахани, но среди пробившихся был и Ганька.

V.

НА НОВЫХ ПОСТАХ (Заключение).

Прошло семь лет.

Ясный весенний день стоял над станицей. По улице шагали два парня,—одному из них было лет шестнадцать, другой казался немного моложе.

Они несли целые кипы книг и газет.

— Ну, Васька,—сказал старший,— теперь наш Ленинский уголок будет одним из лучших в районе. Книг у нас достаточно и плакаты есть. Остается только достать бюст Ильича да материи красной, чтоб покрасивее убрать уголок наш. Где-б это нам денег разжиться?

— Сельсовет даст. Я уж там говорил. Обещали. А ты вот что, Павло, сегодня с докладом-то приготовься получше.

— Да я и так два дня с ними вожусь. Доклад будет часа на полтора.

— Ну, этак ты нас в могилу загонишь. Сократи малость.

— Да уж я хочу подробно расписать все, всю то-есть историю нашей станичной молодежи. Прямо, брат, с 1914 года начинаю, с империалистической войны. И как наших отцов на войну гоняли, и как наши матери без куска хлеба тут жили, и в каком положении вся наша бедняцкая детвора оставалась. Пионеры будут, пусть послушают. Мы тогда про красные галстучки-то ничего не знали и помощи нам ни откуда не было. Собственными руками все завоевывали. А вот теперь, понимаешь ли, когда гляжу на пионера, так сердце радуется. Как ни как, а галстучки-то эти, ведь, мы для них завоевывали. Недаром, значит, все это переносили.

— Да,— вздохнул Васька, -там в горах, под старым дубом пастух лежит. Если бы он мог хоть на минутку встать и глянуть на наш пионерский отряд, на наших ребят, когда они стройными рядами, с знаменем да с веселыми песнями идут— вот бы обрадовался пастух!

— Да, и пастух, и Алешка!.. .

— А ловкая у нас была компания. И отчаянные-ж мы были ребята. Теперь, как вспомню, так и самому не верится. И откуда храбрости столько бралось? На рожон лезли, ни черта не боялись.

— А Фильку помнишь?

— Ну, еще бы Фильку не помнить! Где-то он?

— Да... Занятный был парень Филька. И надо же было нам тогда такую глупость упороть, в пастухи наряжаться!

— А Ганька? Где-то я, брат, читал, что под Воронежем в стычке с Мамонтовым*, мальчишка лет четырнадцати, Геннадий Хрущев, неприятельский броневик под откос пустил. Неужто этот малец наш Ганька? А за подвиг он боевым орденом Красного Знамени награжден.

— А что-ж, возможно, что и Ганька.

— Ну, ты иди в ячейку, а я на минутку в сельсовет забегу. Может быть денег разживусь.

В сельсовете Васька встретился с Ильей Глушиным.

— Ты что, Васька?

— Дела, дядька, дела.

— Погоди, куда спешишь? У меня к тебе тоже дело есть.. Что-ж вы, ребята, в книги закопались, а жизни под носом не видите. Наш Рабземлес спит, как медведь в берлоге, батраки без договора у хозяев работают, а хозяева им шиш с маслом платят, а вам дела до этого нет, что ли?

Васька разинул рот.

— Да ну? Серьезно?

— А что-ж я с тобой шутить буду? Вот Сотниченко всю прошлую осень у Харченко работал, а тот ему два пуда ячменя дал и со двора прогнал, а нынче с весны опять его взял без договора.

— Ну, значит, сам Сотниченко дурак, что в кабалу лезет.

— Дурак-то, дурак, а твой комсомол для чего? Что-ж ты за секретарь? Кто-ж ему, Сотниченко-то, его выгоды растолкует да из кулацких лап вырвет? Не твое ли это дело, товарищ секретарь комсомола, а?

* Белогвардейский генерал, отличавшийся необычайной жестокостью по отношению к большевикам.

Васька сконфузился.

— Конечно, оно того... Верно ты говоришь. Проглядели малость. Сегодня-ж этого толстопузого Харченко за жабры возьму.

— Да,—продолжал Глушин, надо ему хороший урок дать. Затем, вот что, Васька, ты бы помог мне на счет одного дела.

— Какого?..

— Да, понимаешь, книжку я читаю одну, так не все там разберу. Приходи, вместе почитаем. Может быть вдвоем скорее разберемся.

— Ну что-ж, приду. Я еще и сам на многие книжки слабоват, настоящего понятия о многом еще не имею, ну, да уж доучимся как-нибудь. Председатель-то тут?

— Да, у себя.

— Занята?

— Нет, кажись, одна.

Васька вошел в кабинет предсельсовета.

— Вот что, мамка, денег бы нам для Ленинского уголка.

Анна строго посмотрела на сына.

— Слушай, Васька, дома я тебе мамка, а здесь председатель. Тут, голубчик, никакого родства не полагается.

Васька почесал затылок.

— Ну, ладно, так вот насчет денег бы.

— Сейчас пет. Весенняя пахота начинается, инвентарь чинить надо, общественную кузницу ставить надо.

— Так что-ж? А наш уголок игрушка что ли?

- Никто этого не говорит. Идите всей ячейкой на ремонт кузницы, там дела-то пустяк —на один субботник всем вам хватит —вот и заработаете себе на уголок. А то вам все подай, да подай.

— Ну что-ж, мы пойдем. А сколько заплатишь?

— А сколько вам на уголок нужно?

— Да рублей восемь.

— Ну вот и получите. Согласны?

— Да я-то согласен, не знаю как ребята.

— Так иди и поговори с ними.

— А затем вам что: беспорядок у тебя здесь, мать, наблюдается. В школе забор повалился, с соседнего двора свиньи ходят, школьные грядки порыли. Разве это дело?

— Да я-ж велела починить забор.

— Мало велеть. Надо самой пойти проверить.

— Ну, ты меня не учи.

Васька лукаво улыбнулся.

— Как это не учи? Это я тебе дома сын, а здесь секретарь комсомола. А потом с учителями политику неправильную ведешь. Что на учительском съезде Луначарский говорил, читала?

— Читала.

— Ну так вот. Мы в субботу твой доклад на ячейковом собрании ставим - о работе сельсовета. Будешь доклад делать?

— В субботу? Ну ладно, в субботу могу.

— Ну так смотри не забудь. Прощай.

Васька вышел.

Анна позвонила. Вошел секретарь сельсовета.

— Распорядись-ка, товарищ Мартынов, чтобы немедленно в школе забор исправили. Что мне нм десять раз напоминать? Комсомольцы уж на сельсовет пальцем тычут. Неловко.

РОДСТВЕННЫЙ ЧАС

Зал окружного съезда РЛКСМ гудел сотнями молодых голосов.

На сцене, убранной портретами вождей, среди которых центральное место занимал большой, во весь рост, портрет Владимира Ильича, стоял длинный, покрытый красным ковром, стол. Сбоку высокая кафедра, украшенная