- Там ещё один лётчик лежит, - были его слова. – Такой же.

********

… Лётчик лежал лицом вниз, чуть вывернув голову, сгорбившись, подогнув колени так же, как и в первый раз, в той же самой позе. Его скрюченные пальцы впились в землю, будто он хотел ползти, но смерть застигла его во время движения. Ни крови, ни ран, ни следов какой-либо борьбы. Светловатые волосы выбивались из-под шлемофона, а на плече лётной куртки спиральным проводом свисал ларингофон. Даже сапоги-унты были те же. Семён сверился со своим рисунком в блокноте и вопросительно посмотрел на Сашу. Всё сходилось. Поза лётчика, зарисованная Семёном с натуры, идентично, во всех мелких деталях соответствовала сейчас с тем, что они только что обнаружили.

- Да, - удручающе подтвердил Саша. – Это Игорь.

Он едва не заикался от удивления и оторопи.

То, что бросил им вчера на брезент Николай Губа, оказалось ни многим ни малым, офицерским планшетом – точной копией того, что у них уже был. Теперь их стало два. С теми же картами боевых действий на Курской дуге, с теми же линейкой, транспортиром, карандашом… и самое главное – с точно такой же фотографией, где запечатлён лейтенант ВВС со своей семьёй в городе Арзамасе перед войной. Два планшета. Две фотографии. Всё одинаково, будто сняли лазерную копию. Тут уж все подумали, а не сошли ли мы, собственно говоря, с ума, братцы? Василий Михайлович весь вечер у костра посвятил тому, что скрупулёзно, через уцелевшую лупу пытался рассмотреть на планшете и снимке хоть какое-то отличие от первого оригинала, вплоть до мелких стежков капроновых нитей, узелков в швах и идентичности застёжек. Всё было напрасно: различий он не находил. Даже маленькое пятнышко на обратной стороне фотоснимка в точности совпадало с оригиналом. Тут нужен был микроскоп, однако Василий Михайлович и без него уже понял, что отличие между двумя идентичными предметами может быть только на атомарном уровне – и то не факт. Он как-то однажды сталкивался с дошедшей до него информацией, что нацисты к концу войны освоили своеобразное клонирование, как органики, так и неорганики – у себя на секретной базе в Пенемюнде. Наравне с разработками первых летающих тарелок (дисков Шаурбергера), они успешно проводили эксперименты создания лазерных «близнецов» того или иного предмета, а то и живых существ включительно. Подробности были засекречены американцами, и если бы в 1979-м году было известно такое понятие как «клон», то без сомнения, профессор вчера вечером держал в руках нечто подобное. Ни одного мало-мальски заметного отличия! Это рушило все законы и постулаты физики как науки. Вот и думай после этого о всяком возвышенном…

Короткий остаток вечера прошёл в догадках и предположениях. Губа рассказал, как, уже подстрелив двух уток (которых они приготовили на ужин), он возвращался в лагерь, и внезапно заметил на небольшой полянке копошащийся клубок крыс-трупоедов у какого-то тела. Третьим выстрелом он разогнал мерзких чёрных созданий и, удивляясь, откуда они могли взяться здесь в байкальском лесу, обнаружил этого лётчика. Второго. Такого же. Крысы не успели начать своё пиршество, значит, решил Губа, этот мёртвый парень попал сюда совсем недавно. То, что он был точной копией первого и лежал в той же позе, фотограф определил сразу, и по своей привычке ни во что не вмешиваться, поспешил покинуть концентрические круги, в которых тот находился. Планшет выглядывал из-под живота, и, не переворачивая тело, фотограф быстро вытащил его, а затем долго блукал по лесу, явно видя, что каким-то образом заблудился, потому и отсутствовал так долго.

Это было вчера вечером. А на рассвете – чужой рассвет, он призрачный и жуткий – они сделали вылазку. Люда осталась в пещере с бурятом, а Семён, профессор и фотограф стояли сейчас перед телом, в то время как Санёк всматривался в лицо лейтенанта.

- Да, - повторил он. – Это Игорь.

Вставал другой вопрос, и Семён, всё ещё держа блокнот в руке, воспользовался затянувшейся паузой:

- Похоже, червоточина побывала и здесь.

- А ты сомневался? – съехидничал Губа. – Тело лётчика тебе ничего не говорит? Не свалился же он просто так с неба? Ни обломков самолёта, ни обрывков парашюта – всё как в первый раз, там, у долины.

Семён не заметил колкость в словах, а подойдя ближе, провёл носком ботинка по внешней стороне первой границы окружности. Внутренняя поверхность почвы имела вид прошедшей по траве бритвы – ни насекомых, ни какой-либо другой живности не наблюдалось.

- Да, - подтвердил профессор. – Воронка портала вновь забросила лётчика в наше время. Снова произошёл обмен пространствами двух временных эпох с разницей в тридцать шесть лет.

- И, похоже, червоточина захватила с собой из потустороннего мира те жгуты, которые не были привыкшими к нашей земной атмосфере, - добавил Семён. – Вспомните, как они пузырились, отдавая Богу душу – если она у них, конечно, была.

- Жгуты? – переспросил Санёк. – Из Курской дуги?

- Нет. Из Курской дуги лётчик. А жгуты, по всей видимости, были случайно прихвачены совсем из иного измерения – мы же не знаем природу этих неведомых нам сил: может подобных параллельных измерений великое множество, и червоточина, «путешествуя» из одного в другое, захватывает таким образом «случайных» попутчиков – кто знает… - Семён положил руку Саше на плечо: - Говоришь, хорошим был парнем этот Игорь?

- Да, - Саша привстал и откинул носком ботинка небольшой камешек в центр кругов: - Недаром Борька с ним сразу познакомился. Хоть и офицер, однако, держал себя с нами на равных. Я одного не пойму… - Саня почесал затылок. – Да, собственно, чего тут говорить – я вообще ни черта не понимаю…

- Как он СНОВА оказался здесь? – пришёл ему на помощь Василий Михайлович.

- Да. Почему опять именно ОН? Червоточина, - раз уж на то пошло, - могла бы «выдернуть» из параллельного пространства кого-либо другого, скажем, того же Борьку или Алексея. Да любого из солдат в наших колоннах! Пусть даже какого немца, что ли. Главное – место и время действия, я так понимаю? Почему же тогда одно и то же тело?

- В одной и той же позе, - кивнул Семён. Оба посмотрели на начальника.

Профессор лишь развёл руками.

- Не знаю, ребятки мои. Понятия не имею. Простите старика, но первый раз в жизни я действительно не могу