так как не уверен, что мое последнее письмо дошло. Мой привет Кларе и детям. У нас тут выпал первый снег. Дубы и буки еще не растеряли всей листвы, и белый снег поверх бурого с красным выглядит восхитительно – пытаюсь запечатлеть это на маленьком холсте. Мои домашние тоже рады будут Вашему визиту – даже если краски уже поблекнут, Вы найдете чем вдохновиться на создание нового шедевра. Ждем всех, а если Клара не сможет, будем рады принять Вас одного.У. Г. Т.16 ноября

Э. – боюсь, не нанес ли я обиды. Приезжай, умоляю. Умоляю, пиши.

У. Г. Т.21 ноября

Гуляя вчера по лесу после дождя, увидел поваленную березу, чей гладкий серебристый ствол с парой длинных корней так похож был на античную статую, что у меня перехватило дыхание. Понял вдруг, что чувствовал юный греческий пастух, когда его стадо набрело на мраморные останки затерянной Венеры и когда на один благословенный миг – пока он не шепнул тайну в таверне, пока весь мир не нагрянул в его маленький лес, – она принадлежала только ему.

30 ноября

Дорогой друг,

Ответа я не жду. Мое положение тебе известно. Кэтрин уехала в Олбани к матери. Я останусь здесь, наедине с папоротниками и горой. Никакими словами не описать ее слезы, ярость – я даже не знал, что она на такое способна… Никакие слова не умилостивят ее, никакие заверения в том, что мое чувство к ней и мое чувство к тебе принадлежат к разным сферам. Она всегда будет мне женой, я вовсе не думал иначе, вовсе не хотел причинить столько боли. Но с кем я спорю? Сумеешь ли ты убедить ее, Эразм? Тебе отказано от дома, ты это знаешь. Угроза предельно ясна: твоя карьера будет разрушена, равно как и твоя жизнь. Подозреваю, моя уже – это я о карьере; жить я продолжу, – но чем дольше я думаю обо всем этом, тем больше убеждаюсь, что карьера моя кончилась в тот момент, когда я приехал сюда, перестал писать для них и научился видеть. Но нельзя, чтобы мир потерял такого гения, как ты. Ах, порой меня преследует фантазия, как ты отрекаешься от дифирамбов толпы и приезжаешь сюда, чтобы исчезнуть со мною вместе среди недолговечной листвы. Но ты слеплен из другого теста – ты нужен миру, не только мне. Таковы мои доводы, хотя я знаю, что мне не оставили выбора. Лишь печаль.

Итак: ни скандалов, ни мольбы. Я буду следовать на расстоянии, довольствуясь надеждой как-нибудь увидеть себя на твоих страницах. Если однажды, во время увеселительной поездки в эти горы, твой экипаж покажется по левому борту от моего дома, не беспокойся: обещаю смотреть вправо. Прошу лишь об одном. Если твоя ведьма-жена не уничтожила моих писем, смиренно молю тебя вернуть их мне, как я возвращаю тебе твои. В них есть вещи, которые я желаю спрятать от мира и вспоминать в уединении.

У. Г. Т.

Глава 5

Не его дочери, ибо она знает, что от дочери его тайну скрывали. Не своей сестре в Бостоне, ибо сестра сочтет мерзостью его грех, отвергнет его память за такое безбожие. Не своей родне, живущей на острове, слишком далеко. Не своим друзьям – хотя их теперь так мало, – ибо они не поймут, на что ее толкнула любовь. Не его соседям, ибо он вправе остаться в их памяти тем, кем притворялся. Не священнику – Боже, нет. Не жалким, спотыкающимся оукфилдским пьяницам, которые отнеслись бы к нему с бо́льшим пониманием, но меньшим тактом.

Не Уильяму, ибо он не сможет ответить. Хоть она и мечтает услышать ответ. Мечтает, чтобы он ее простил.

Декабрь на исходе, она бродит по дому, который он ей оставил. Встает поутру и проходит по комнатам, по лестницам, по коридорам, отворяет двери, просто заглядывая внутрь. Повсюду призраки. Она их чувствует, знает, что их не существует.

Ищет его присутствия.

Уильям, ты здесь?

Это ты, Уильям? Я видела, как дернулись шторы, слышала шорох. Ты только скажи, и я все выложу, все объясню.

Только дай знак.

Запотевшее зеркало.

След на подушке.

Слово.

Но дышит весь дом, так было всегда. Скрипит и шатается. Трещит и шепчет холодом.

Целый хор, но его нет.

По утрам она гуляет на воздухе, как прежде гуляли они вдвоем. В его куртке, его шарфе, его митенках. Даже сугробы по колено ее не останавливают. Она несла его и не через такое.

Только здесь, на природе, она может терпеть его отсутствие. Мороз, коварная тропа – они предъявляют свои требования, отвлекают ее от тайны. От двух тайн: его и ее.

Всюду следы мелких зверьков, глубокие отпечатки оленьих копыт. Снег показывает их траекторию, безмолвные карты длинных ночей.

Станут ли слушать животные? Она грустно улыбается, представляя, как из дубовой исповедальни ее бранит бурундук. Сплетни гаичек. Незамедлительная волчья месть.

Нет.

Не мышам и не куницам. Не реке. Не земле.

Но, может быть…

Останавливается посреди леса, озирается по сторонам. Бросается на колени, роет яму в снегу, нащупывает мох. Срывает митенки, снова роет. Уткнувшись пальцами в замерзшую землю, хватает палку и скребет по камням, по корням. Крошится чернозем. Глубже. Пока не сможет зарыться в землю лицом.

Вдыхает – холодный сладкий дух почвы и мха. Шепчет в него и чувствует тепло своего дыхания. Глядит на то место, где погребет тайну, прижимается к земле губами и начинает говорить.

* * *

Ее наняли, когда ему исполнилось семьдесят пять и он сломал ногу, упав на дороге возле дома.

Ей было пятьдесят четыре. Это временно, сказала его дочь. Временная помощь в быту.

Дом тоже немного запущен, хорошо бы там прибраться.

Три часа на поезде и час на санях, она никогда не отъезжала от океана дальше чем на десять миль. Слуг нет, сказала его дочь, только сосед, Лунд, который исполняет разные поручения и приносит еду.

Декабрь, а долина уже в снегу. Множество причин сказать “нет”.

Да.

Потому что семья ее племянницы растет, и старая тетушка всем только мешает.

Потому что ее последний подопечный умер минувшей осенью, и она чувствует, что мир больше не нуждается в ней.

Потому что на Азорские острова, к этому голоду, уже не вернуться.

Потому что рассказ дочери что-то в ней затронул. Художник, некогда прославленный, отшельником живущий в лесу. Что-то в его жизни требовало ответа. Чем-то его одиночество напоминало ее собственное.

Она приехала неделю спустя – в санях, изрядно припорошенная снегом, с запахом одеяла на медвежьем меху.

Старик был у себя в комнате, долговязый и бледный, с жидкой седой бородой. Ногти не стрижены, под одеялом очертания шины на правой ноге. Костлявые контуры левой.

Волосы липнут ко лбу после сна. Пара божьих коровок на руке, лежащей поверх одеяла, сперва