нее). По левую руку от Анастасии, вложив тонкие дрожащие пальчики в ее широкую ладонь, сидела миссис Фарнсворт – хрупкая истеричная женщина в блузе с воротником под горло и объемными рукавами, собранными в узкий манжет. Это она впервые услышала духов в августе, это ради ее спокойствия устраивали сеанс.

Анастасия гостила у Фарнсвортов уже два дня. Обычно она не задерживалась у клиентов надолго. Она предпочитала короткие визиты – для пущего психологического эффекта. Но, пока она добиралась до них, в долине поднялась метель, а когда карета наконец остановилась у дома, снег валил с такой силой, что тут же заметал следы. К тому же едва миссис Фарнсворт раскрыла подробности дела, как с ней случился очередной припадок, а без ее участия было не обойтись.

Впрочем, Анастасия была даже рада, что спиритический сеанс отложился, – не только потому, что это привело к сеансу любви на ковре, оказавшемуся, несмотря на ее изначальную антипатию к хозяину дома, на удивление приятным, но и по причинам чисто профессиональным. Случай попался непростой, на пределе ее возможностей, так что изучить дом и его обитателей было не лишним.

Это никогда не лишнее. Не все клиенты с готовностью верили, что слова, которые она шепчет во мраке, и правда исходят от их умерших близких. И хотя она была знатоком человеческой натуры и (по ее искреннему убеждению) приносила клиентам и их семьям величайшее облегчение, она все же сознавала, что, строго говоря, ее сеансы – лишь спектакль, голоса, якобы разговаривающие с нею, – лишь плод ее фантазии, а вся ее персона – обман, от “шаманских амулетов” до ее русско-могиканских корней, если только под “русскими” и “могиканами” не подразумевались ирландцы.

Для начала двадцатого века не было ничего необычного в том, что какая-то шарлатанка сумела пробить себе дорогу в лучшие гостиные на севере штата Нью-Йорк и на западе Массачусетса, обеспечив себе безбедное существование. Однако в перестукиваниях с духами, столоверчении и выделении эктоплазмы Анастасия достигла таких высот, что, по ее собственному убеждению, в каком-то смысле и правда творила магию. В профессию она попала благодаря сестре, которая распознала в бледной большеглазой девочке страсть ко всему необычному и привела ее на спиритический сеанс, где юная Эдит, с досадой обнаружив, что медиум выстукивает ответы духов железной набойкой на башмаке, решила переиграть актрису и, распростершись на скатерти, выгнула спину, принялась рвать на себе платье и заговорила от имени римского императора Августа Тита.

Что ею овладело? Уж точно не Тит, которого она выдумала на ходу. Никто в ее семье не имел подобных склонностей. Мать работала на текстильной фабрике, отец-коммивояжер торговал помадой для волос. Набожные люди, но в то же время предсказуемые и скучные, преданные своей тихой религии. На самом деле потустороннее Эдит не интересовало, но ее аппетиты превосходили все, что мог предложить этот мир. Выйти за пределы возможного позволяли театр, пантомима, бурлеск.

Стоило начать, и ничто уже не могло ее остановить. Как это было прекрасно! Она прозревала миры в магическом шаре, исторгала изо рта мотки марлевой эктоплазмы, выстукивала послания с того света грузиком, свисавшим с подвязки у нее под юбкой. Общение с умершими было прибыльным делом. Даже спустя десятки лет после войны семьи погибших с готовностью верили в невероятное. А обещания светлого будущего в новом столетии только подталкивали людей к суеверию и невежеству прошлого.

Пять лет она работала одна, затем в доме богатой четы из Олбани к ней подошел молодой человек, наблюдавший за ее конвульсиями в гостиной, молча просунул руку ей под блузу и вытащил оттуда марлю, разрисованную призрачными лицами. Она замахнулась. Он поймал ее руку. Его звали Джордж Росси, он служил в доме кучером. В свое время он повидал немало трюков, сказал он, но такую красоту наблюдал впервые. Он предложил ей прогуляться, изложил свою философию, обрисовал их будущее, каким его видел. Тем вечером в хозяйском экипаже, одной ногой упершись в дверцу, а другую поставив на приступку, она задрала юбки, чтобы показать ему свой грузик на шнурке.

Эдит была не прочь иногда порезвиться. Один любовник ее уже бросил, уехав как-то утром в Огайо, вот и кучер надолго не задержится, решила она.

Но Джордж уволился со службы и стал ее импресарио. Это он предложил ей назваться Анастасией. Мсье и мадам Росси, вместе они покорили всю округу. Духи следовали за ней повсюду, легко проникая и в мраморные залы, и в убогие лачуги. Ей нравились трудности ремесла, его театральность, холодный перестук колец, когда ее руки кружили над хрустальным шаром, мягкий шелест купюр, деликатно принимаемых на излете странных сырых вечеров. Она брала любых клиентов, лишь бы платили; она ведь американка. Угрызения совести ее не мучили, да и с чего бы? В отличие от тех медиумов, что нашептывали игрокам, какая лошадь выиграет забег, и еще до скачек удирали на другой берег Гудзона, обещаний она не давала, разве что в астральной валюте, которые легко взять обратно.

Как она на всем этом раздобрела! Ее пышные формы расплывались по козеткам, когда она откидывалась назад в месмерическом экстазе. Пальцы ее были усыпаны драгоценными камнями, в ушах покачивались крупные серьги, побрякивание ожерелий и кулонов заранее возвещало о ее приходе. Она знала, что в некоторой степени является карикатурой на саму себя, грандиозной пародией, цирковой гадалкой, какую ожидают увидеть люди определенного класса. Но была в ее наряде и честность, ведь он недвусмысленно намекал, что последующие события будут, по сути, спектаклем. Если безутешная мать не верила в подлинность хрустального шара египетского мага, то не поверила бы и в подлинность сеанса. И вряд ли утешилась бы посланиями, которые Анастасия вдохновенно извлекала из тьмы.

Чего она не ожидала, так это того, что ее дар начнет усиливаться, выкристаллизовываться в то, чем раньше лишь притворялся. Со временем она усвоила, что настоящие чудеса – это не марлевые фантомы, извлекаемые изо рта, а секреты, которые можно узнать путем внимательного наблюдения. Подсказки были повсюду: в одежде клиентов, в фотографиях на каминных полках, в историях, которые ей рассказывали, в срывающемся голосе. Из нее вышел бы неплохой врач, и, гадая по руке, она, бывало, клала пальцы на запястье клиента и нащупывала пульс. Порой она спрашивала себя: а что, если в очередной гостиной с задернутыми портьерами с ней и правда заговорит призрак?

При всей ее проницательности просто удивительно, как долго она не замечала, что Джордж, не отказываясь от ее кошелька, избрал себе другой объект привязанности. Когда он объявил, что уезжает во Флориду с женой ее шляпника, она отвела душу грандиозным скандалом. Но, по правде