с шимпанзе, у животного была задача идентифицировать объекты – показать одинаковые ли они или разные. В этих тестах Алекс продвинулся дальше. Он был способен сказать мне, что конкретно было общего или различного в предметах: цвет, форма или материал. Когда я направила результаты наших тестов на Конгресс международного приматологического общества (International Primatological Congress) в Гёттингене (Германия) в 1986 году, ведущий профессор-приматолог (мы называем его «Серебристая спина» (‘silverbacks’) – по аналогии с маркировкой ранга у самцов горилл) сказал: «Вы хотите сказать, что Ваш попугай способен делать то, что делают шимпанзе у Премака, только Ваш попугай может еще отвечать на более сложные вопросы в об этих предметах?»

Я ответила: «Да, именно так», – и подумала, какой же может быть реакция на мой ответ. Реакции не было. Профессор просто сказал: «Оооо» – и сел. Мне захотелось пропеть: «То, что делают обезьяны, Алекс делает лучше», – но я сдержалась. Кроме того, я не очень сильна в пении. Тем не менее этот момент был триумфом Алекса. Жаль, что он не присутствовал при этом.

После успешного прохождения тестов с понятиями одинаковый / разный было бы логичным перейти к изучению близких понятий, таких как понятие о разнице в размерах. Алекс и это освоил. Я могла показать ему два ключа разного размера, каждый был своего цвета, и спросить его «Аlех, what color bigger?» (‘Алекс, предмет какого цвета больше?’), и он отвечал на этот вопрос. Все эти разнообразные достижения Алекса привлекли большое внимание общественности. Боб Базел (Bob Bazell), журналист канала NBC, приехал, чтобы снять видео об Алексе. Приезжали также и журналисты каналов АВС и CBS. Алекс даже оказался на обложке журнала Wall Street Journal. Очень умная птица!

Начало моей работы в Северо-Западном университете было хорошим: работа, деньги, полученные по гранту, потрясающие результаты работы с Алексом. Однако продлилось это недолго. Летом 1986 года я узнала, что моя заявка на грант от Национального научного фонда была одобрена (как ранее была одобрена заявка в Национальный институт психического здоровья), но у фонда не было средств, которые они могли бы перечислить мне. Я боялась, что мне, возможно, придется уехать из Северо-Западного университета. Глава департамента сказал мне, что ему, возможно, придется искать кого-то еще для чтения лекций о поведении животных: в отсутствие средств от гранта им нечем было мне платить. Отношения в пошатнувшемся браке были натянутыми. Дэвид сказал мне: «Ты неудачница. Почему ты не закроешь лабораторию и не найдешь настоящую работу? Нам нужны деньги, чтобы жить в Чикаго».

Я была очень зла, была похожа на вулкан, который вот-вот извергнется. Ничто не могло меня задеть больше, чем услышать, что я неудачница, что я должна отказаться от того, что составляло мою жизнь, отказаться от Алекса. Я изо всех сил искала возможности для продолжения своей работы: спрашивала друзей, заводила новые знакомства, спрашивала коллег по всей стране. Друзья в Кентукки сказали, что у них может быть место для меня, но лишь на год. Я похудела на 13 кг за три месяца. Мои друзья были моей единственной поддержкой, не считая Алекса.

Я проводила всё свое время в лаборатории, вечера тоже. Мы с Алексом отдыхали вместе каждый вечер, строили планы, Алекс чистил перышки, мы обменивались несколькими фразами, насколько это было возможно с компаньоном-птицей. Как и у всех серых попугаев, у Алекса было очень развито чувство эмпатии[2]. Он чувствовал, когда мне было особенно грустно. В такие моменты он садился рядом со мной. Он просто был Алексом. Но не вредным Алексом, хозяином лаборатории, не требовательным. Просто Алексом, который сочувствует. Иногда он говорил: «You tickle» (‘Пощекочи меня’) – и наклонял голову, чтобы я могла погладить его. Когда я это делала, белая окантовка глаз становилась розовой, глаза закрывались.

По мере того как мои дела шли всё хуже, за неделю до отъезда, за неделю до начала занятий в университете, в департаменте сказали, что они никого не нашли для чтения лекций о поведении животных и готовы оставить за мной это место, если я согласна. Если я согласна? Необходимость уехать была отсрочена, у меня по-прежнему не было денег от гранта, моя лаборатория «висела на волоске» целый год. Студенты работали у меня волонтерами, потому что мне уже было нечем им платить. Я повторно направила заявку на грант, она снова была одобрена, на этот раз я получила финансирование. Этот год был очень тяжелым.

Этот драматичный эпизод был началом трех очень плодотворных лет работы в Северо-Западном университете. Я работала с Алексом над цифрами, над тем, почему именно выбранный мной метод был особенно эффективен и как он связан со способностями птиц в дикой природе. Я сотрудничала с Линдой Шинке-Ллано (Linda Schinke-Llano), специалистом по изучению человеком второго языка. Она наблюдала за тем, как Алекс усваивает английские слова

Мы также сотрудничали с биологами, которые занимались вопросом усвоения пернатыми песен птиц других видов, что было сопоставимо с освоением второго языка. Вместе со студентами я начала предварительно заниматься проблемой так называемого представления о «неисчезаемости» объекта (object permanence), что означает понимание субъектом (птицей) того, что предмет продолжает существовать, даже если он спрятан и не виден глазу. Способность к пониманию этого феномена развивается у детей в течение первого года жизни. Алекс определенно владел этой способностью и использовал это умение для собственного развлечения во время проведения тестов.

Совместно со своей студенткой Дениз Наполитан (Denise Neapolitan) я провела небольшое исследование, целью которого было определить, говорят ли хозяева попугаев одинаково с особями женского и мужского пола. В ходе тестов Алекс «играл» две роли: в одних тестах – самого себя, а в других испытуемые считали, что это самка – Alice. Результат оказался предсказуемым: люди более ласково, как с детьми, общались с женскими особями, нежели с Алексом. Другая моя студентка, Катрин Дансмор (Katherine Dunsmore), получила небольшой грант, на деньги которого купила звукозаписывающее оборудование. Мы записывали вечерние бормотания Алекса, которые он издавал в свободное время – время «практики» в звуках и новых словах перед отходом ко сну, как обычно делают и дети. В 1962 году мы совместно с Руфью Вейер (Ruth Weir) выпустили книгу, уже ставшую классикой, «Язык в колыбели» («Crib Talk»). Книга как раз посвящена описанию подобной практики заучивания перед сном новых слов у детей. Когда мы с Кэти написали нашу книгу, мы планировали назвать ее «Язык в клетке» («Cage Talk»), однако редакторы не позволили нам выпустить ее с таким названием. Нам пришлось назвать книгу следующим образом: «Solitary Sound Play During