– Ты как вошла?

После чего крикнул в сторону дивана:

– Я тебе сколько раз говорил: двери закрывай!

– Прости, не знала, что помешаю, – холодно сказала ему Есеня. – Я вам кофе сварила.

И повернулась, чтобы уйти. Однако Меглин рассмеялся и удержал ее.

– Да ты что, это же Серега!.. Серега! – снова крикнул он тому, кто лежал на диване.

Есеня недоуменно смотрела, как с дивана поднимается трансвестит в сбившемся парике.

– Кофе будешь? – спросил у него Меглин.

И, указав на девушку, пояснил:

– Есеня, мой стажер.

Ей он своего гостя представил так:

– Сергей. Немножко артист, немножко садист, хороший человек. Поссорился с мамой, приюта попросил.

Спустя несколько минут они втроем уже сидели за столом и пили кофе. Меглин рассказывал историю Сергея:

– У Сереги редкая мания: боится в нищете умереть. И когда другие в нищете умирают, тоже не любит. И стал он лет десять назад ходить по квартирам, где доживают свой век всякие заслуженные люди – директора заводов, артисты народные. А поскольку Серега и сам немного артист, приходил под видом девушки из собеса. Выяснил, что жизнь некоторые заслуженные люди влачат совершенно жалкую. Родственники ждут, когда квартира освободится, а потому баловать предков не торопятся. Не понял Сережа такую ситуацию. И как-то раз одну семейную пару, детей известного артиста, связал и подержал без еды. Чтоб на себе, значит, ощутили. Сколько ты их держал?

– Сорок один день, – с гордостью ответил Сергей.

– Потом он втянулся, на серию вышел, – продолжил свой рассказ Меглин. – Меня подключили, когда уже пятую пару неблагодарных потомков нашли при смерти. Я сразу понял: наш человек. Пришлось, правда, объяснить: в деле пропаганды любви к родителям голодная смерть – не наш метод. Вот так. А с мамой, Серег, ссориться плохо. Кто у тебя еще на свете есть, кроме нее?

Неожиданно для Меглина Сергей ответил на этот не требовавший ответа вопрос:

– Ты.

В этот момент зазвонил телефон: Меглина просили приехать в морг.

Спустя час Меглин и Есеня стояли возле трупа девушки, а патанатом Палыч давал пояснения.

– Изнасилования не было, – рассказывал. – Как и две предыдущих, повешена… живой.

– Так, а почему паузу делаешь? – спросил Меглин. – Что еще? Были живыми, но без сознания?

– Нет, не без сознания. Но и не в сознании, – ответил Палыч. В его голосе звучало торжество: он загадал загадку, которую даже знаменитый Меглин не мог разгадать.

А он и правда не мог.

– Не пугай меня, – попросил. – Это как?

– А вот так. Что я у них, у всех трех, в желудках нашел – никогда не догадаешься!

– Неужели заявление с именем убийцы?

– Нет. Торт бисквитный.

– Со снотворным?

– Если бы. Я такого еще не видел: в торте – алкалоиды тропанового ряда. Скополамин.

– А это что? – спросила Есеня.

– Сыворотка правды, – объяснил Меглин. – Военные на допросах применяют. Подавляет волю.

Палыч согласно кивнул:

– Жертва понимает все, что с ней происходит, но сопротивляться не может. Но самое интересное – скополамин в торте был не в препаратном виде, а в натуральном! А единственный его источник в природе – дурман индийский.

– Значит, дома у него – цветок? – Меглин не столько спросил, сколько утверждал.

Палыч согласно кивнул. Есеня взглянула на руки девушки. На коже были отчетливо видны следы веревки.

– Если они не могли сопротивляться, зачем он их связывал? – спросила она.

– На ногах то же самое, – сказал Палыч, полностью снимая покрывало с трупа. На лодыжках девушки виднелись красные полосы от веревки.

Из морга сыщики направились в Московский городской психолого-педагогический университет – место, где училась погибшая. У входа их встретил молодой энергичный блондин.

– Я следователь, – представился он. – Виктор Сучков. Идемте, мне тут отвели помещение… для бесед.

Пока они шли по коридорам вуза, заполненным в основном девушками – вуз по составу был явно женский, – Сучков рассказывал:

– В апреле пропала Маша Кривцова, в начале июня Света Горобец. Все три убитые учились на факультете экстремальной психологии.

– А что это? – спросила Есеня.

– Работа с пострадавшими от стихийных бедствий, катастроф, – объяснил следователь. – И с жертвами преступлений.

– То есть специалисты по жертвам – сами жертвы?

– Выходит, что так. Все три девушки – брюнетки с длинными волосами.

– Ты бы ему понравилась, – заметил Меглин Есене.

– Мы проверили всю их группу – ничего, – продолжал Сучков.

– А преподавателей? – спросила девушка.

– Тоже. Но сегодня появились новые данные. Я сейчас приведу одного человека…

Он довел сыщиков до выделенной ему аудитории и ушел.

В кабинете на столах были разложены фотографии погибших. Все три девушки повешены на деревьях в лесу, раздетые, в одном нижнем белье. На груди у каждой – табличка с надписью «PARTISAN».

– Он опаивал их снотворным, – повторяла Есеня установленные данные. – Вывозил в лес в багажнике машины. И вешал. Такие таблички делали фашисты. Он фашист?

– Конечно. Все учителя немного фашисты, – философски заметил Меглин. – Учителя психологии – тем более, психологию даже придумали немцы. Не случайно же…

– Почему ты решил, что он преподаватель? Потому что они доверяли ему?

Сыщик покачал головой:

– Из-за торта. Молодой бы скополамин в вино подсыпал. Или в суши. А этот бывалый. Торт! А насчет доверяли… Есть тысяча способов сделать так, чтобы женщина сама в машину села. По своей воле.

– Например?

Меглин не ответил. Внезапно закрыл глаза, пошатнулся.

– Ты в порядке? – встревожилась Есеня.

– Да… Вода есть?

– Я принесу! – воскликнула девушка и побежала искать воду.

Едва за ней закрылась дверь, в кабинет вошел следователь Сучков. Он был не один: за ним шел преподаватель лет тридцати, который явно волновался.

– Вот, преподаватель этого вуза господин Цветков, – представил его следователь. – Расскажите, пожалуйста, еще раз то, что мне сказали.

– Не то чтобы я подозревал… – неуверенно заговорил вошедший. – Но… Я должен сообщить. У нас есть преподаватель дошкольной педагогики Андрей Иванович Жуков.

– Так-так… – подбодрил Меглин.

– Он… в общем, уделяет повышенное внимание студенткам. Я, конечно, давал ему понять, что это идет вразрез, но он… Может быть, я поступаю сейчас неправильно…