– Хорошая ретушь у него на глазах, правда? – постучала она по стеклу.

Кто-то нарисовал на отпечатке, на опущенных веках трупа, белки и зрачки. Вот почему взгляд у мальчика, как у крокодила.

Тут вошел мистер О’Доннелл, топнув сапогами, чтобы сбить грязь. Жена приветствовала его на ирландском, потом перешла на английский.

– Только послушай, Малахия. Миссис Райт думала, что Пэт еще в этом мире! – Эта женщина обладала способностью извлекать удовольствие из ужасных вещей.

– Бедный Пэт, – сокрушенно покачал головой Малахия.

– Его глаза совершенно сбили ее с толку. – Розалин О’Доннелл дотронулась пальцем до стекла. – За такое и заплатить было не жалко.

Руки Анны безвольно лежали у нее на коленях, в глазах отражалось пламя. Либ жаждала выбраться из комнаты.

– Его подвел желудок, – сказал Малахия О’Доннелл.

Китти шмыгнула носом и вытерла глаза потрепанным рукавом.

– Его вытошнило тем, что он съел за ужином. А потом не мог ни к чему притронуться. – Мужчина обращался к Либ, и той пришлось кивнуть. – Его мучили боли здесь, потом здесь, видите? – Малахия тыкал себя пальцем в живот около пупка, потом пониже справа. – Живот сильно раздулся. – Малахия говорил быстрее обычного. – Утром ему полегчало, так что мы решили не беспокоить доктора Макбрэрти.

Либ снова кивнула. Спрашивал ли отец ее профессиональное мнение? Или взывал о прощении?

– Но Пэт чувствовал такую слабость, и его сильно знобило, – продолжила Розалин О’Доннелл, – и мы укрыли его всеми одеялами, что нашлись в доме, и уложили рядом с ним сестру.

Либ содрогнулась. Но не от самого факта, а оттого, что все это рассказывается в присутствии чувствительной девочки.

– Он тяжело дышал, бормотал что-то бессвязное, как во сне, – тихо проговорила мать.

– Умер перед завтраком, бедняжка, – закончил Малахия О’Доннелл. – Мы даже не успели послать за священником. – Он затряс головой, как будто отгонял муху.

– Пэт был слишком хорош для этого мира! – воскликнула Розалин.

– Мне так жаль, – сказала Либ.

Чтобы не смотреть на родителей, она повернула лицо к дагеротипу. Но не смогла выдержать сияния тех глаз, поэтому взяла Анну за прохладную руку и отвела в спальню.

Ее взгляд упал на ящичек с сокровищами. Темно-каштановые волосы в статуэтке, которую она разбила, должно быть, брата. Либ беспокоило молчание Анны. Как такое можно сделать с ребенком – положить, как грелку, в постель к умирающему мальчику.

– Должно быть, ты очень скучаешь по брату.

– Не то чтобы… – Лицо девочки исказилось. – О, конечно скучаю, миссис Элизабет, но дело не в этом. – Анна подошла вплотную к Либ и прошептала: – Мама и папа думают, он на небесах. Только, понимаете, мы не можем быть в этом уверены. Никогда не отчаивайся, но и не будь самонадеянным. Это два непростительных греха против Святого Духа. Если Пэт в чистилище, он горит…

– Ах, Анна, – прервала ее Либ, – напрасно ты себя мучаешь. Он был всего лишь мальчиком.

– Но мы все грешники. А он заболел так быстро, что не успел получить отпущение грехов. – Из глаз девочки закапали слезы.

Исповедь – да. Католики привержены представлению о ее исключительном свойстве стирать все грехи.

Анна расплакалась так сильно, что Либ с трудом разобрала ее слова:

– Нас не впустят туда, пока мы не очистимся.

– Хорошо, твой брат непременно очистится, – деловым тоном произнесла Либ.

– Огнем, только огнем!

– О дитя мое…

Этот язык был для Либ чуждым, и она не хотела его постигать. Она неловко похлопала девочку по плечу, почувствовав под рукой выпирающие кости.

– Не пишите об этом в газете, – уплетая рагу, сказала Либ Уильяму Берну, которого нашла в столовой в половине второго, вернувшись после дежурства.

– Продолжайте.

Либ сочла это за обещание и тихо проговорила:

– Анна О’Доннелл оплакивает единственного брата, девять месяцев назад умершего от заболевания пищеварительной системы.

Берн лишь кивнул и вытер тарелку кусочком хлеба.

Его равнодушие уязвило Либ.

– Вы считаете, этого недостаточно, чтобы вызвать у ребенка психическое расстройство?

– Можно сказать, миссис Райт, – пожал он плечами, – вся страна пребывает в скорби. Какая семья не пострадала после семи лет недорода и мора?

Либ не знала, что и сказать.

– Семь лет, правда?

– Картофель не уродился в сорок пятом, и только в пятьдесят втором был хороший урожай, – сказал он.

Либ незаметно извлекла изо рта косточку – кролик, подумала она.

– И все же что может знать Анна об этих национальных проблемах? Ей кажется, она единственная девочка, потерявшая брата. – В голове у Либ зазвучали слова гимна: «И я никогда, никогда не расстанусь с тобой». – Может быть, она терзает себя, думая, почему забрали его, а не ее.

– Значит, она кажется вам подавленной?

– Временами, – неопределенно ответила Либ. – А иногда совершенно иной – так и светится тайной радостью.

– Кстати, о тайнах. Вы еще не поймали ее на попытках хитростью заполучить еду?

Либ покачала головой и вполголоса сказала:

– Я пришла к выводу, что Анна по-настоящему верит, что живет без питания. – Либ засомневалась, но ведь надо было на ком-то проверить свою мысль. – Мне пришло в голову, что один из домочадцев, пользуясь бредовым состоянием ребенка, мог кормить ее во время сна.

– Да быть не может! – Уильям Берн отвел от лица рыжие завитки.

– Подобная уловка объяснила бы убежденность Анны в том, что она не питалась в течение четырех месяцев. Если она не сознавала, что кто-то заливал ей в глотку…

– Возможно. Но вероятно ли? – Он взял карандаш. – Можно, я напишу об этом в следующем очерке?

– Нельзя! Это предположение, а не факт.

– Я бы назвал это квалифицированным мнением ее сиделки.

Вопреки охватившей ее панике Либ было приятно, что Берн воспринимает ее всерьез.

– Кроме того, мне строго предписано не высказывать своего мнения, прежде чем я доложу комитету в воскресенье.

Берн бросил карандаш:

– Зачем же мучить меня, если я не могу использовать ни слова?

– Прошу прощения, – твердо произнесла Либ. – Будем считать тему закрытой.

– Значит, возвращаюсь к изложению слухов, – подавленно ухмыльнулся он. – И не все из них благожелательные. Знаете, в этих краях девочка отнюдь не всеобщий фаворит.

– Хотите сказать, некоторые считают ее лгуньей?