петушитесь, доктор, – ответил я. Он фыркнул и, подняв стакан с выпивкой, чокнулся со мной. – А почему бы вам самому не написать книгу? – подбодрил я его.

Я и не шутил. Я не описываю в книгах жизни других людей лишь потому, что они мне о них рассказывают, сколь бы интересными мне бы ни казались их истории. Подобного рода сказания сродни скелетам: они лишены плоти, крови, сосудов, лимфы и скрытых злокачественных клеток. Я считаю необходимым ощущать и видеть – сопереживать – персонажу повествования, а не человеку, который сам раскрывает свои правды.

Но я не мог вот так откровенно сказать ему об этом, потому что он притворился бы, что все понял, как всегда. Когда я сообщил ему, что я писатель, он счел меня литературным рабом. Возможно, он не хотел меня оскорбить (хотя я был все равно оскорблен), и ему просто хотелось побравировать своим превосходством над простыми людьми, похваставшись недавно приобретенным знанием о литературных рабах – тех, кто пишет о знаменитостях, актерах и певцах и публикует книжонки в мягком переплете. Он полагал, что простые люди никогда не смогут прийти к такому выводу: они, вероятно, думают, что все эти знаменитости сами пишут свои биографии. И он многозначительно мне подмигнул, как бы в знак того, что он-то понял, о чем я толкую. И предложил мне свою жизнь в качестве материала для, как он выразился, будущего бестселлера.

Обдумывая его предложение, я сделал вывод, что он, вероятно, считал меня своим благотворительным проектом. И, вероятно, даже не хотел, чтобы оно выглядело оскорбительным (хотя именно так я его и воспринял).

Вот почему я сказал ему, что он ведет себя как петух.

На самом деле я не был даже груб с ним. Я просто призвал его написать свою биографию: ведь он уже и сам начал обращаться к себе в третьем лице – доктор Сиам. А был ли он настоящим доктором или нет, мне лично это до сих пор сомнительно.

Г-ну Сиаму Дуангсуку пятьдесят семь лет. Род занятий: врач. У него было веснушчатое красновато-коричневое лицо, а росту в нем было 159 сантиметров. Он вошел в нашу семью в неясном статусе: друг моей матери, ее спутник по жизни, ее новый любовник. Как-то раз он спешил к себе в клинику, где ему предстояло провести осмотр пациентов. Часы показывали 14.05. Он даже не успел позавтракать. После приема последнего пациента он надеялся сделать перерыв и наконец в первый раз за день поесть. Ему предстояло заняться еще многими вещами: со вчерашнего дня, с прошлой недели, с прошлого месяца, с прошлого года его дожидалась масса незаконченных дел. В его жизни было бессчетное число дел, которые его постоянно беспокоили и которые требовалось разобрать одно за другим, главу за главой. Сидеть со своим обедом, жуя и со вздохом пытаясь обдумывать тягостную путаницу своей жизни… есть что-то замечательное в этом, в раздумьях о заботах и обязательствах, ожидающих тебя после обеда, разве нет? Сознание того, что ты сможешь разобраться с ними завтра или, возможно, после короткого сна, обнадеживает. И ты благодаришь жизнь за все эти заботы и обязательства, бремя которых она возложила на твои плечи, и еще больше благодаришь за то, что она оснастила тебя способностью разбираться со всем этим. Заботы дают тебе уверенность. Но д-ру Сиаму, однако, так и не представилась в тот день возможность впервые поесть или прожевать кусок и со вздохом обдумать бремя житейских забот. Просто и внезапно, беспощадно и неукоснительно, как написанное на обороте кредитной карточки условие, – компания оставляет за собой право аннулировать карту без предварительного уведомления, – он потерял сознание и упал. Стукнулся головой о кафельный пол, после чего перестал шевелиться.

Вот так-то, д-р Сиам. Сейчас я пишу о вас. Смогу ли я вместить в один абзац те два месяца, что вы провели в чистилище? Его суетливая мобильность внезапно изменилась, превратившись в недвижность. И я тоже изменился, вынужденный отбросить свои прежние убеждения.

Ну что ж, ладно. Таковы мои взгляды. Они принадлежат мне – его литературному рабу.

Обретенное

Как зрелость соотносится с возрастом? Я бы сказал, что они следуют по параллельным линиям, но отказываются признавать друг друга. Я так говорю, потому что чувствовал, как мой дух обретал зрелость, покуда я стремился забыть о своем возрасте. Люди с жизненным опытом согласятся, что мы хотим остаться в людской памяти благодаря своему уму и талантам, а не благодаря нашему долголетию, будь оно неладно!

Жизнь – странная штука! (Ах, простая болтовня о жизни меня веселит!), потому как перемены случаются на всех ее стадиях. Это может прозвучать банально, но правда в том, что со всеми происходят перемены.

Люди рождаются с вечной нехваткой чего-то. Мы требуем то одного, то другого. Нам надо есть, копить, учиться, а потом мы достигаем определенного возраста и начинаем жаждать вещей, которые могут удовлетворить наши интеллектуальные и духовные потребности. И по мере того как наше тело насыщается, наш голодающий дух становится все более алчным. Он поглощает все: хорошее и плохое, невзгоды и радости, темное и светлое. Способность духа к самопожиранию поразительна, мощна и неодолима. Спустя какое-то время мы начинаем ощущать себя сытыми, и наш аппетит угасает. Наши тело и дух замедляются по мере того, как мы перевариваем и анализируем впитанное перед тем, как начать отдавать, вносить свой вклад. На этой стадии мы питаемся вещами, которые вобрали в себя в молодые годы – в первую половину жизни, – и вытягиваем лучшее из этих питательных веществ, как это делают при приготовлении насыщенного куриного бульона или дорогого алкоголя. На этой стадии мы стремимся делать что-то для других. Большинство семейных мужчин готовы сделать все что угодно для своих жен, детей, родителей; но есть и такие, кто хочет помочь людям, не являющимся им родней. Несмотря на то, что они не ведают, к чему может привести их бескорыстная помощь, они уверены в ее доступности, во взаимосвязанности людей – без необходимости личного знакомства.

И оказавшись на этой стадии жизни, я ощущаю в себе мощный порыв.

Поступать на благо себе и своей семье – хорошо, но куда лучше поступки на благо других.

Но что я хочу сделать для других, для всех людей, для своих соотечественников, спросите вы. Я хочу разоблачить уродливую систему: взгляды, образ мышления и образ жизни, исковерканные ложной верой, будто люди всегда ничтожнее чего-то, всегда