возродить обувь до чистоты. Так повторяется всякий раз, как Солнце, закутавшись в огненный плед, выходит на горизонт. Но вот обувь стареет – теряет форму, каблуки снижаются, приближая пятки к земле, протираются подмётки, приближая к земле ваши подошвы. Обувь испорчена, надевают новую пару и опять сказка про Белого бычка… А вот что таит эта сказка. Нашими днями руководит искание измены, ветрености, непостоянства и новизны. Освободимся от всего нежеланного и уничтожим всё, что заграждает путь. Это искание не ново. Оно возникло в человеке с его вступлением на землю, но ныне, когда мы близки к преодолению последних окопов, возросло и кричит и томит, обуревая сердца. Ты знаешь, что человек не был собой, пока жил как животные в рамках, выпиленных землёй. Вот почему – синонимы – человек и борец, синонимы человек и рост. Начинается состязание с землёй. Человек обогащает себя, прибавляя новое, не дарованное землёй. Земля перестраивается им, земля из матери становится врагом, а после рабой. Вся механическая культура, технические усовершенствования и изобретения – во имя преодоления границ, положенных землёй.

То же в душе. И главная свобода, которой добивается человек, поныне достигнутая сегодня, поставленная на очередь – свобода от любви. Любовь привязывает – этим сказано всё. Любовь – самое ненавистное из даров земли. Маринетти утверждает, что земля этой гадости не изобретала, что любовь выдумали поэты, но я не верю ему. Любовь – это привязь, чтобы человек не убежал298, паралич, который вдруг сковывает и сваливает наземь. И чтобы человечество было подвластно ей навсегда или, по меньшей мере, тысячелетия, земля хамски связывает с ней существование самого человека. И были невольно под гнётом и сейчас под ним. Но близок час механического человека, близок час разрушения последних заторов, когда круг нашей свободы обретает радиусом бесконечность. Любви суждено погибнуть, и впервые тараторят об этом машины нашего дня. Они, освобождающие нас телесно, уже поднявшие на 6100 метров над землёй – последний авиационный рекорд – освободят и душу. И притом окончательно – вот задача нашего дня.

Быть может, мы когда-нибудь и ползали, но теперь стоим. Ноги держат нас над землёй, пока руки борются с ней. Ноги страж и одновременно корни. Вот почему любовь так любит ноги, как самое близкое в земле, вот почему любовь, по словам Паллады299, начинается с подошв. Вот почему наш день, обуреваемый агонией любви, открыл ноги – вспомните современные женские моды с их разрезами, вышивками на чулках и браслетами, и даже румынская королева Кармен Сильва300 написала о ногах статью. Но заметь, как только ноги передвигают человека, то поочерёдно отделяются от земли – буквально – всякое движение связано с освобождением от земли и наоборот. Запомните это положение, господа. Внесите в это освобождение ног от касания с землёй рисунок и ритм, и получите танец. И я утверждаю, что сегодняшний интерес к танцу столь напряжённый и породивший множество школ и теорий, вызван тем, что наша эпоха под знаком освобождения от земли. Запомните и это, господа. Итак, человек начал освобождаться от первого шага. Но отделить на время ногу недостаточно, нужно чтобы вообще кожа не касалась земли. И вот – правда путём желания избавиться от камней, от боли и неудобств – человек приходит к обуви, первоначально простой и самое важное в которой – подошва. Так создана была вещь, постоянным слоем лежащая между человеком и землёй. Вот отчего проповедники опрощения и возврата к земле начинают с хождения босиком.

Обувь всегда и везде – великий символ и фетиш. Служители обуви всегда священнослужители и жрецы. Снимая её, я угадываю дрожь, бегущую по пальцам, и внезапную лихорадку, а глаза вспыхивают от миража далёких дней, когда всякая пядь добывалась лагунами крови. И по ночам, когда туфли отдыхают до зари, мой мозг посещают кошмары и кажется, что всё напрасно, погибло, ничего не осталось от изумительного строительства, и так нанизывается на ночь, пока не придёт деловой день.

Однако продолжив исторический обзор, я покажу тебе, почему современный башмак особенно прекрасен и велик. Ибо в нём обувь, пережившая множество обликов и докатившаяся до наших дней, соединилась с механической культурой, а ты помнишь, что я говорил о последней.

Значение башмака возросло и, как убедишься далее, достигло зенита. Ныне он носитель механической красоты, и разбор этой красоты займёт меня, прежде чем я буду говорить о его смысле. К тому же в ней обоснование новых искусств и гибель красоты земли. В прошлом году я как-то утверждал, что современный башмак прекрасней Венеры Милосской301. Можете себе представить, сколько негодования и бешенства вызвало обнародование этой истины. Как друзья, так и враги ополчились на меня, заподозрили в желании оскорбить невинность Венеры, называли варваром, насильником, разрушителем культуры, тогда как я именно стоял за культуру. Так вот. В состав человеческого сознания входят особые переживания, именуемые эстетическими, и то, что вызывает их, положительно красиво, что отрицательно – безобразно. Рассмотрение их обнаруживает, что возникают они по адресу множества предметов, но всегда по адресу формы, т. е. соотношения частей данного предмета, по адресу его согласованной конструкции. Эстетика имеет в виду примирённость составляющих, насыщенность или их композицию. Теперь вспомни, что <до> последнего времени природа считалась не только не глупым, но даже мудрейшим зодчим. Я бы сказал, до того дня, как Гельмгольц заметил, что человеческий глаз сделан так скверно, что может быть сочтён за изделие неряшливого и глупого оптика302. Из признания природы мудрым зодчим следствие – природа красива. Но это признание подразделялось: с одной стороны – красива сама природа, пейзаж, с другой – её создание, человеческое тело. Эти мнения вообще чередовались в истории. В древности ценили тело и отрицали красоту природы, красота природы была неведома древним до Авзония303. В эпоху расцвета Голландии ценился пейзаж. В последнее время вернулись к телу, и знаменательны слова И.Ф. Анненского – красота для поэта женщина или как женщина304. Искусство мы оставим в стороне. Важно одно, что до нас вся красота заключалась в теле и природе. Но вот появляется машина, построенная по принципу целесообразности, и сработанные ей механические вещи. Построенная иначе, чем тело и пейзаж, она стала синонимом уродства. Машина убила красоту – вот мнение слюнтяев символистов, конечно, знакомое вам. Но вдруг открыли, что машина красива. И увлечение ей начало расти. Сначала бессознательно. Потом Маринетти провозгласил: automobile est plus belle que la Victoire de Samofrace305 – и погибло увлечение природой. Красота пейзажа умерла. Это, прежде всего,