В какой-то момент ему казалось, что стоит подать прошение в Церковное ведомство и просить развода. Но потом… Он вспомнил об условиях завещания – они связывали его по рукам и ногам. В любом случае, даже если он разведётся – половина ценных банковских бумаг принадлежат Наталье, не говоря уже о том, что он не сможет без её согласия продать имение или коллекцию.

– Ненавижу! Купеческая дочь! Польстился на приданое, на денежки её папеньки! И сам попался, как последний болван! – сокрушался он, заливая свою обиду вином.

Слегка захмелев, Григорий приказал закладывать карету и приступил к своему туалету, по окончании коего выглядел безупречно.

* * *

Григорий вошёл в салон, что на Большой Молчановке, скинул шубу на руки услужливому лакею и направился в зал.

– Шарман[31]! – произнёс он по-французски, оценив привлекательность пташек мадам Либуш, немногочисленных гостей и интерьер зала в целом, из чего сделал вывод, что он попал в респектабельный салон.

Григорий прошёлся в следующее помещение – карточный зал, где за столами уже постепенно собрались игроки. «Жаль, со мной нет Анатоля… Сам виноват, предпочёл мне Наталью… Ну и пусть сидит около её юбок», – подумал он.

Затем Григорий заметил в углу, чуть поодаль от карточных столов, ещё два довольно больших прямоугольных, с шарами, сложенными по центру.

– Французский бильярд! – удивился он.

– О да… Его ещё называют: карамболь, – услышал он приятный женский голос за спиной и обернулся.

Его обладательница, роскошная женщина лет тридцати, обворожительно улыбалась.

– Дело в том, – продолжила сочная красавица, – что после войны 1812 года карамболь становится всё более популярным. Вот я и решила приобрести пару столов…

Григорий смотрел на даму, как завороженный, понимая, что перед ним – хозяйка салона, сама мадам Либуш. Он сразу же обратил внимание на дорогое колье, украшавшее обольстительную шею дамы.

«Наверняка колье куплено в «Клеопатре» у Аксельрода… Хозяйка заведения ещё лучше, чем я мог предположить… Проведу с ней ночь, сколько бы это удовольствие ни стоило…» – решил Григорий.

– Простите, сударыня, могу ли я узнать ваше имя? – вежливо поинтересовался Григорий.

– Сильвия Либуш…

– Я – граф Шаховской, Григорий Николаевич. Окажите удовольствие: составьте мне партию в карамболь.

Сильвия подошла к бильярдному столу и взяла изогнутый кий[32].

– С удовольствием, но учтите: я неплохо играю.

Шаховской улыбнулся.

– Такой женщине, как вы, я готов проиграть всё, включая сердце…

– Так уж и всё? – наигранно удивилась Либуш, слегка жеманясь. – Будьте осторожнее в словах, ваше сиятельство.

* * *

Домой Григорий Шаховской вернулся поздно, почти под утро. Не успела прислуга раздеть барина и уложить почивать, как тому стало дурно.

– Ох, плохо мне… – жаловался молодой граф. – Слабость…

Действительно, граф покрылся липким холодным потом. Прислуга испугалась и, уложив графа в постель прямо в рубашке и панталонах, помчалась к дворецкому.

Тот недовольно спросонья поворчал:

– Ну, чаво кричите? Выпил Его сиятельство лишнего… Эка невидаль… – войдя в господскую спальню, дворецкий испугался: граф заходился кашлем. – Господи! Простудилися. Его сиятельство, точно простудилися… Велю тотчас за доктором послать. Пущай осмотрит… Вона кашляет как…

Пожилой доктор приехал довольно скоро, потому как жил недалеко, в Нижнем Кисловском переулке, и ещё в стародавние времена был покойный граф его пациентом. Тем более, когда посыльный разбудил его в срочном порядке, сбивчиво объясняя, что молодому графу Шаховскому плохо, задыхается мол… Доктор и вовсе изумился: у Григория с детства не было проблем со здоровьем.

Доктор быстро оделся, взял саквояж и без лишних слов сел в присланный за ним экипаж. Ему было не впервой выезжать к пациенту в столь неурочное время – болезнь, увы, всегда приходит не вовремя.

Доктор вошёл в спальню молодого графа, когда тот уже совершенно ослаб, лицо его покрывала мертвенная бледность, кашель к тому времени прекратился. Григорий едва дышал…

Доктор внимательно осмотрел пациента, затрудняясь с постановкой диагноза. Он пытался расспрашивать больного, но тот, увы, едва мог шевелить языком. От прислуги доктор узнал, что барин изволил приехать недавно, под утро, навеселе, и ему стало дурно, когда он собрался почивать.

Неожиданно Григорий обратился к доктору:

– Я не хочу умирать… Спасите меня…

Доктор при всём своём опыте пребывал в растерянности. Он пытался, как мог, помочь Григорию.

– Выпейте вот это, ваше сиятельство. – Доктор поднёс к губам Григория небольшую склянку с каплями. Но он тут же закашлялся, лекарство вытекло изо рта.

Доктор не знал, что делать.

– Это она, моя жена… Она, всё она… И Анатоль… Они вместе… – едва слышно пролепетал Григорий.

Вскоре его не стало…

* * *

Доктор пребывал в ужасном состоянии. Разумеется, не в первый раз ему приходилось видеть смерть пациента, даже такого молодого, как Григорий Шаховской. Невольно он обдумывал последние слова Григория.

«Неужели отравили?.. Жена и этот Анатоль… Ах, да! кузен молодого графа – Анатоль Дубовицкий. Помню, помню… Вечно набивал в детстве шишки, а в юности не раз натыкался на чужой увесистый кулак… Симптомы весьма странные для простуды или воспаления лёгких… Нетипичные… О скоротечной чахотке и речи быть не может… Для её развития всё равно нужно некоторое время. Здесь же произошло всё слишком быстро… Днём граф чувствовал себя прекрасно, а вечером закашлялся и умер…»

Ещё раз всё обдумав, доктор решил сообщить о своих подозрениях в жандармский участок, что на Воздвиженке.

Он строго-настрого запретил трогать тело усопшего.

– А где жена покойного? – поинтересовался доктор.

Дворецкий замялся, но ответил:

– Так она, сударь, здеся не живёт. Да-с… У батюшки своего, в купеческом доме, стало быть, обретается… Не пошло и года, как купчиха вышла замуж за Григория Николаевича, царствие ему небесное, – дворецкий перекрестился и смахнул тыльной стороной ладони слезу, – как стала сиятельной графиней и получила всё богатство рода Шаховских.

Доктор ничего не знал о смерти старого графа и удивлённо воззрился на дворецкого.

– А как же Николай Яковлевич?

– Так помер он, недавно совсем. Григорий Николаевич его похоронили-с, в имение ездили-с.

– М-да… – задумчиво протянул доктор, убедившись в правильности своих намерений отправиться в жандармский участок на Воздвиженке.

Он извлёк из кармана жилета бригет, открыл его: часы показывали четверть девятого. На Воздвиженку ехать было ещё рановато, зато желудок давал о себе знать. Как говорится: война войной, а еда едой.