деревню, где встреча с ребятами была более вероятной. Думала: авось нс спросят документы! Пришла — и сразу же наткнулась на полицаев. Задержали.　

И здесь она почувствовала, что смерть, может быть, и не за горами. Было поздно. Ее ввели в избу, где, кроме хозяйки, были староста и трое полицаев. Предложили молока. Она не отказалась. В разговоры не вступала. Легла на скамье. Притворилась спящей, а мысли одна тревожнее другой не покидали ее. «А что, если ребята уже вернулись и пришли к той деревне? Они попадут в руки немцев. Что делать? Если сюда придут немцы, то мне самой не миновать веревки или пули. Документов нет. Как быть? Как бежать?»　

Попросилась на улицу. Хозяйка проводила. Ночь темная. Проходит час, решила снова выйти. Очевидно, караульным очень хотелось спать, никто не пошел ее провожать на этот раз, а ей только этого и надо было. Ушла.　

Сутки бродила, все еще надеясь встретить своих, но их нигде не было, и тогда она направилась в обратный путь: за линию фронта. Ну, конечно, поголодала, позябла, помучилась, но вернулась. Стыдно было перед комбригом: не выполнила задания. Но когда рассказала ему все и в особенности сообщила собранные сведения, он даже похвалил ее, одобрил поведение.　

Ина почувствовала себя снова бодрой и стала готовиться к новому заданию. Ребята вскоре вернулись, но не все. Один из них погиб от собственной гранаты. Оказывается, она их напрасно ждала и искала. Они вынуждены были вернуться другим путем по одному, по два человека.　

На 28 июля был назначен выход в тыл всей бригады, но вышла она лишь 29-го. Линию фронта пересекли благополучно и углубились в тыл.　

Три дня партизаны шли без приключений, на четвертый день Ина отделилась от бригады и пошла в направлении местечка Алоль. Сверх всяких ожиданий беспрепятственно проникла в местный гарнизон, разведала все необходимое, побывала в Слободке, узнала, как охраняются мосты, и направилась в Пустошку. Переночевав в деревне, утром пришла в город и до полудня сделала все, что было нужно. Была, как говорится, на седьмом небе: так все шло хорошо и гладко. Следовало возвращаться.　

Покидая город, увидела большую колонну машин с солдатами. Разведчица решила выяснить, какая часть и куда движется. И тут ее остановил полицейский и попросил документы. Предъявила. Долго вертел он в руках паспорт и повел девушку в полевую комендатуру. Там задали несколько вопросов и, продержав около трех часов, под конвоем отправили куда-то на автомашине.　

Ина пыталась протестовать, требовала, чтобы ей объяснили причины ареста, но это не помогло. Через час она была у жандармского капитана в Идрице.　

Привели в кабинет, опросил через переводчика седой, обрюзгший немец. Ина снова рассказала свою легенду. Немец выслушал, пожал плечами, криво усмехнулся, что-то написал, вложил в пакет пачку бумаг из стола, затем вынул оттуда какую-то фотографию, посмотрел, написал что-то на обороте и тоже вложил в пакет. Вызвал конвоира.　

Ина попросила переводчика объяснить, за что ее арестовали и долго ли будут держать. Он ответил, что произошло недоразумение, ее отвезут в Пустошку, а оттуда, вероятно, отпустят. Не поверила, решила удрать, если будет малейшая возможность.　

Конвоиром оказался пожилой немец. Он привел ее на станцию железной дороги. Только успели сесть в вагон, как поезд тронулся. Вагон был товарный. В нем находились еще три женщины и мальчик. Пленница попыталась сесть в дверях прямо на пол и спустить ноги, по немец велел перебраться на большое полено, лежавшее посередине вагона, а сам уселся в дверях, положив на колени винтовку. Поезд шел мимо леса. Спасительный лес. Как бы обмануть конвоира? Заговорила с ним. Он был очень доволен, что девушка знает немецкий, и охотно начал рассказывать о своей семье. Показал фотокарточки жены и детей, но когда Ина, как бы намереваясь получше рассмотреть фотографии, встала и подвинулась к двери, он сердито и испуганно выхватил карточки и приказал снова сесть на старое место. «Понял, немецкая собака!»　

Приехали в Пустошку. Конвоир привел ее к коменданту. Тотчас был вызван переводчик. И началось:　

— Говори, где отряд?　

— Какой отряд? Я ничего не знаю.　

— Врешь, ты партизанка.　

Ина снова излагает свою легенду. Он ходит из угла в угол и молчит. Потом быстро подходит к столу, открывает ящик и достает первый Инин, «витебский» паспорт, который у нее в свое время взял староста.　

— Чей это документ?　

Молчание.　

— Говори!　

Его противная физиономия краснеет. Девушка смотрит ему в глаза и молчит. Он подбегает и изо всей силы бьет ее по уху. А у нее одна мысль: «Бей, скотина. Придет и наш черед!»　

— Говори! Он захлебывается.

Переводчик что-то бормочет, а Ина ничего не слышит и упорно смотрит на офицера. Он взвизгнул и снова ударил ее несколько раз по лицу. На мгновение Ина потеряла сознание и упала. Встала. Голова кружится. По щеке и губе течет. Потрогала рукой и увидела кровь. Оперлась рукой о стол и снова смотрит на него. Он дрожащими пальцами закуривает сигару.　

— Так не скажешь?　

Опять молчание.　

Тогда он подошел близко. Ина вдруг почувствовала острую боль в правой руке, которой опиралась на стол.　

— Я чуть не закричала, — сжав зубы, рассказывала Ина, — но ненависть к этому немецкому гаду помогла мне справиться с собой и не показать ему своей слабости. Закусила губы. Немец с размаху бросил сигару в угол и что-то крикнул в дверь. Кто-то вошел и толкнул меня в плечо. Я поняла, что меня уводят.　

Привели в какой-то дом (это оказалась тюрьма), втолкнули в комнату с железной решеткой. Встала посередине комнаты. Пришла в себя. «Ну, — подумала, — теперь конец».　

Села на полу в угол. Стерла платком кровь с лица. Все болит, а особенно рука. Пепел сигары смешался с кровью.　

Стало тяжело. Вот тут-то передо мной встали Кашин и родной дом. «Что-то вы сейчас делаете, думаете ли обо мне?» И я уткнулась в угол и заплакала. Стало легче. Уснула.　

Проснулась от шума: в камеру ввели двух женщин и девушку. Разговорились. Они рассказали, что немцы усиленно ищут каких-то девушек-партизанок (об этом, впрочем, рассказывал и полицай), а потому хватают всех мало-мальски подозрительных женщин. Их, например, арестовали за то, что они толкнули пристававшего к девушке солдата.　

Ина осторожно расспросила о расположении тюрьмы, кто ее охраняет, что за люди (женщины были местные жительницы и знали здесь все).　

Рука сильно болела. Весь день прикладывала мокрую тряпку, но боль не утихала, а опухоль становилась все больше.　

Днем арестованным принесли по куску хлеба и котелок черной бурды, названной почему-то кофе. Боль