кобуры “парабеллум”. Солдат протягивает мне штык-нож. Я отказываюсь, похлопывая себя по карману пиджака.

Идём вперед. На голос. Голос этот слышу только я. В шаге позади офицер, светит фонарём с широким лучом. У одного солдата в руках автомат наготове, второй с мелом в одной руке и фонарем в другой, пишет на стене числа по порядку через каждые десять шагов и рисуя стрелку острием назад. Лабиринт сложный, легко потеряться. Не со мной, конечно, но вдруг обратный путь придется делать без меня? Один, два, сорок пять, сорок девять.

Идем медленно, кругом тишина, воздух тяжелый. Костяной, хотя костей стало меньше.

Сто семнадцать сто восемнадцать.

Иногда пробегают крысы, но чем дальше мы идем, тем их меньше. С едой в катакомбах не очень, а там, где нет еды, крысам делать нечего.

Двести тринадцать, двести четырнадцать…

– Мы приближаемся, – говорю я.

Ещё три десятка шагов, и лейтенант сказал:

– Запах…

Да, запах изменился. Прежде была смерть древняя, сейчас же – свежая. Так пахнет на полевом кладбище спустя неделю после большой битвы.

Поворот налево. Ещё десять шагов. Ещё… С каждым шагом трупный запах становился сильнее.

– Мы пришли, – сказал я, указывая на лаз с правой стороны, уходящий вниз. Лейтенант посветил.

Лаз узкий, без ступеней. То тут, то там следы крови. И старой, и не очень старой. Вчерашней.

– Вы полагаете, что штурмбаненфюрер Леннарт… там, внизу, герр доктор?

– Внизу логово. Вурдалаки ревностно относятся к границам своих владений.

И если Леннарт сбился с пути по дороге в ваш бункер, да даже не сбился, а просто шёл один, то он мог стать добычей. Судя по всему, стал.

– А эти… вурдалаки тоже внизу?

– Сейчас ночь, а ночью они активны. Рыщут по галереям, поднимаются вверх, выходят на улицы Парижа и предместий, подстерегая в темных закоулках одиноких прохожих. Так что нет, в логове их сейчас нет.

– Штольц, Гейдрих – вперёд, – скомандовал лейтенант.

Гейдрих – однофамилец? родственник? – аккуратно нарисовал над лазом стрелочку, завернул мелок в бумагу и положил в кармашек мундира, после чего, сняв автомат, привел его в боеготовность и, согнувшись, полез в лаз, держа автомат в одной руке и фонарь – в другой. За ним двинулся и Штольц.

Через минуту кто-то, Штольц или Гейдрих, крикнули:

– Мы на месте. Это ад. Кухня дьявола.

– Ждите меня, ничего не трогайте, – сказал лейтенант и повернулся ко мне.

– Герр доктор, вы со мной?

– Я останусь здесь. Защищать тылы.

– Хорошо, – и лейтенант пошёл к своим солдатам.

Четверть часа спустя все трое вылезли из катакомбы. Молчаливые, бледные, испуганные.

Я достал из кармана фляжку, небольшую, на две унции.

– Это спирт, пейте осторожно.

Лейтенант сделал глоток, передал фляжку Гейдриху, а Штольц допил остатки.

13

Ложбинка была невелика, но человека скрывала с ручками. А в длину метров сто. Тоже немало.

Здесь мы устроили стрельбище. Постреляли, приноравливаясь к новому оружию, а теперь чистили его на раскладном столике. Вернее, я стоял в сторонке, а чистил Влад, заверив, что ему это необходимо, что он соскучился по оружию, да и руку приучить к “маузеру” не помешает. “Маузер” не “Макаров”, разобрать и собрать его запросто не получается.

Пусть. Он оружие любит и ценит много больше моего, и возня с железками его радует. А радость – хорошее лекарство.

Я вытащил вату из ушей.

– Этот пистолет создан в те времена, когда ставку делали на меткость. Ганфайтеры, пистолерос, ворошиловские стрелки, наконец, – разглагольствовал Влад, а руки тем временем работали. – Идеалом было соотношение один патрон – один враг. Понятно, до идеала дотянуть было трудно, но старались. А уж если за патроны из своего кармана платишь, как охотники, ещё и экономический стимул. А потом пошло-поехало: во время второй мировой войны амеры на одного убитого врага тратили двадцать тысяч патронов, а во время войны в Заливе – сто двадцать, опять же тысяч. Это ж как стрелять нужно, чтобы из ста двадцати тысяч выстрелов уложить только одного врага!

Да, за сегодняшнюю стрельбу Владу поставили бы “весьма похвально”. Он сто патронов использовал, а я – только три, и решил, что с меня хватит. Главное, что пули легли туда, куда я хотел. Тройка, семерка, туз. Я и до стрельбы знал, что так будет, но никогда не мешает проверить предчувствия практикой. Выстрелил три раза, положил пистолет на столик и отошёл в сторонку, чтобы не так били по ушам выстрелы, а в нос – пороховые газы. Тут хоть и ложбинка, а ветерок тянул, вот я и стал с наветренной стороны. В ушах, понятно, вата.

За то время, что я провел в усадьбе – а какое время, приехал в среду, сегодня воскресенье – и слух, и нюх, и зрение обострились, я даже не пользовался биноклем, чтобы смотреть, куда ложатся пули. Так видел. Хотя до мишени было сто шагов, и хороших шагов.

– А снайперов, хочешь верь, хочешь, проверь, в первую мировую презирали. Не амеры, англичане.

– Почему?

– Да кто их поймет. Шестую заповедь блюли, или от гуманности великой, культуры. Война-то шла далеко, на чужой земле, враги родную хату не жгли, семью не убили, отчего не быть гуманными? Да они и сейчас с приветом: расстреляет какая-нибудь мразь полсотни детей, как в Норвегии, а мрази этой трехкомнатную камеру с видеоиграми и бассейном представляют, с ресторанным питанием. Психологи навещают, журналисты за него книгу пишут, как он воевал за чистоту расы. Ну, и мразью ублюдка называть, понятно, не смей, политкорректность.

После чистки пистолетов собирали гильзы: нечего захламлять землю. А пули – почти все – ушли в ловушку за мишенью. Стеночка из горбыля в два ряда, мешки с песком и опять стеночка.

Вышли из ложбинки, оставив столик Войковичу, потом заберет.

– Интересно, слышал кто наши упражнения? Вряд ли, соседей у тебя нет. Разве в роще кто грибы собирает.

– Звук в небо уходит. Но если кто и слышал – не беда, пусть знают.

– А полиция?

– А что полиция? У меня есть разрешение и на хранение, и на применение оружия.

– На применение?

– Потом покажу.

Шли неспешно. Молча. Среди тишины и чистого воздуха, хотя от Влада и попахивало пороховой гарью. Сто выстрелов – это немало. Но Влад одет в армейское, для армейской формы нотка пороховой гари – как духи в стиле “милитари”. Может, и есть такие.

Я в который раз разбирал сон. Вот как Влад – маузер. Нет, у Влада получалось лучше. У Влада все детали становились на место. А у