меня нет. С чужими снами это бывает. Положим, пещеры – это пещеры под домом. Вурдалаки – это проекция людоедов. Но откуда гитлеровцы, да ещё такие, с которыми на короткой ноге? И кем это я был во сне?

– А не сходить ли нам в лес? – вдруг сказал Влад. – Что-то захотелось грибов поискать.

– Можно и сходить. Вот только лукошко возьмем. Грибы положено с лукошком искать.

Положим, мы не только лукошком озаботились: немножко закусили (Влад – бутербродом с икрой, которая ему никак не надоест, я полудюжиной лесных орехов), Влад снарядил обоймы и пистолет, который унёс в свою комнату, я добавил три недостающих патрона в магазин, и оставил при себе, шериф шерифом, только захватил абакумовское удостоверение, предварительно спрятав его для сохранности в свою записную книжку, а книжку – в нагрудный карман шерифской рубахи.

Поехали на “Нюше”, хотя Влад рвался идти пешком, мол, что тут идти, рукой подать.

– А ну как грибы в лукошко не поместятся? – сказал я, и мы поехали.

Ехать и в самом деле недалеко, от ворот километр с хвостиком, а ворота уже открыты стараниями Войковича.

Август грел по-июльски, ветерок освежал, и я, загнав машину в тень дуба, что стоял наособицу перед опушкой, вышел и осмотрелся.

Роща виделась иной, нежели вчера, и совсем иной, нежели во вторник. Не она изменилась – я. Начал чувствовать её – нет, не всю, но шагов на пятьдесят, точно зная, где птица, где мышь, где лиса. Ну, и грибы, конечно.

Присутствия человека не ощущалось. Ну, роща большая, а я вижу недалеко. Пока.

И мы пошли вглубь.

Грибов был умеренно, вот через недельку попрут из земли, как законы из Думы. Но хоть и умеренно, а лукошки свои, точнее, пластиковые ведра, наполнили за час отборными боровиками. Могли бы и быстрее, да я не спешил. Хотел приглядеться к лесу. Но увы, гляделка моя оказалась слабоватой и понемногу сдувалась. Под конец я мало чем отличался от обыкновенного грибника, прекратил поиски и сразу почувствовал, что ментальные аккумуляторы переключились на подзарядку. Всё правильно, всё в рамках материалистического миропонимания. Пусть я имею дело с неизвестной покамест науке силой, она подчиняется общим законам: тратишь – убывает, не тратишь – копится. Как вода, собираемая в баки.

Мы повернули назад. Невдалеке протарахтел моторчик, слабенький, у полиции таких моторчиков не бывает, да я и не ждал полиции так скоро. Я вообще её не ждал.

Мы вышли на опушку, “Нюша” стояла от нас в дюжине шагов: внутренний компас сбился на самую малость.

Неподалеку от машины стоял скутер, за рулем которого был паренёк. Тот самый, у кого я спрашивал дорогу в имение.

– Вас зовет дед Захар, – паренёк прямо перешел к делу. – Умирает дед, и говорит, что у него дело важное.

– Ко мне?

– К тому, кто за Федора Федоровича теперь. Значит, к вам, – говорил он, глядя на мое правое плечо. А в глаза не глядел.

– Срочное, говоришь, дело?

– Срочное, ночью дед Захар умрёт.

– Раз срочное, тогда что ж, тогда нужно ехать. Ты путь показывай.

Паренек завёл скутер, лихо развернулся и поехал. Мы – следом.

– Что за дед Захар? – спросил Влад.

– Первый раз слышу. А паренька этого – второй.

– И ты вот так едешь?

– Дел-то у нас других нет. Навестим деда, узнаем, зачем мы ему понадобились.

Мы миновали рощу, проехали полями, которые были всё те же, что и вчера, въехали в Кунгуевку и остановились у небольшого домика. Во дворе поставлен был стол – две двери на козлах, и скамейки – доски на табуретках. За столом сидели пожилые люди, кому шестьдесят, кому семьдесят, пили самогон из больших, в четверть, бутылок, закусывали варёной картошкой, салом и немудреными соленьями, смеялись, того и гляди – запоют. Чувствовалось, что граница с Украиной от Кунгуевки в полусотне верст. Даже ближе.

Во главе стола сидел старик, на вид ничуть не умирающий, напротив, веселился он едва ли не больше всех.

Увидев нас он крякнул, вытер тылом кисти запорожские усы (а вот Запорожье от нас далече) и встал:

– Извиняюсь, гражданы, последнее дело справить надо.

Граждане налили самогонки – нужно сказать, граммов по десять, – выпили и извинили. На нас глянули мельком, не останавливая взгляда.

Иное дело старик: смотрел он пристально, словно эксперт на аукционе картин старых мастеров. Задержал взгляд на кобуре с маузером, чуть усмехнулся, потом посмотрел в глаза. Ну, гляди, гляди.

Надолго его не хватило. Секунд на десять.

– Проходи в дом, прошу. Поговорить нужно, – сказал старик и пошёл первым.

Я за ним.

– Ладно, я тут побуду? – спросил Влад.

– Ладно, – ответил я.

И сени, и горница были чисты и опрятны. Ничего лишнего. Никаких ковриков, салфеток, вазочек. Были – телевизор ламповый, «ВЭЛС», радиола «Рекорд», круглый стол, четыре стула и казарменная тумбочка.

– Садись, – хозяин отодвинул стул для меня, сам открыл тумбочку и вынул папку светло-коричневого цвета.

– Значит, ты теперь вместо Федора Федоровича, – не спросил, а констатировал он.

Я промолчал.

– На «ты» не обижайся, ты мне в правнуки годишься. Это по документам мне восемьдесят два, а так все сто двенадцать. Граф Алексей Федорович заговор наложил: буду жить без болезней, а умру сразу, вот как лампочка светит – и перегорает. Сегодня проснулся и понял – этой ночью выйдет мне срок. Вот и позвал. Народ – попрощаться, а тебя по делу. Дядя твой документ искал, а месяц назад мой внук, он в Чернозёмском архиве работает, его отыскал. Вот здесь, в этой папке, – он раскрыл её, положив на колени.

Я заглянул. Да, странный документ.

– Смысла в ней я никакого не вижу, да и не моё это теперь дело, – он закрыл папку, завязал тесёмки и передал мне. – А теперь, если не побрезгуешь, прошу к столу. Не меня помянуть, что я, а крестного моего, Алексея Федоровича Карагаева. И да, готовься, не сейчас, но скоро и тебя будут звать в крестные. Не подкачай.

Мы вышли из дома. Люди смотрели не на меня – на деда Захара. Что-то они разглядели, потому что дружно встали, поклонились в пояс, уж не знаю, деду или мне, впрочем, знаю, и позвали:

– К нашему столу просим, не побрезгуйте.

Ну вот, только барином не назвали.

Я кивнул Владу, мол, давай, раз уж так.

Подошли. Сели, я по правую руку от деда Захара, Влад по левую. Дед Захар попытался – как бы попытался – уступить мне место во главе стола, но я отмахнулся, мол, в другой раз.

Подошла баба с