ответил ему староста. – Да только эстафета пришла, голубь. Всех подозрительных велено хватать, и в Новгород вести. Сказали, ежели того самого поймаешь, то вся деревня год без податей живет, все недоимки прощаются, а старосте – чарка из рук самого князя, гривна на шею за усердие и сто фунтов соли. Понял? А если понял, то иди! Сильно я надеюсь, что ты тот самый и есть, паря. Уж очень мне хочется от самого князя уважение получить. Мне тогда вся деревня завидовать будет.

- А от кого эстафета хоть? – с тоской спросил Сегеня.

- От самого большого боярина Горана, - почти шепотом ответил староста, схватив оберег, висевший на шее.

Так и оказался Сегеня в крепкой избе, где кроме него еще пяток бедолаг сидело. Их выводили по одному, кто-то из них возвращался в избу, кто-то – нет. Иногда до него доносились истошные крики, от которых обмирала душа, а сердце колотилось, словно пойманный воробушек. И вот очередь дошла до Сегени. Стража вывела его из избы и притащила в соседнюю дверь, где за сбитым из толстых досок столом сидел могучий мужик с серебряной гривной на шее. Позади него стоял столб с перекладиной и веревочными петлями. Рядом с ним была смешная фигурка в виде детской лошадки. Фигурка смешная, да только не смешно стало Сегене, когда он увидел, что спина у нее стесана топором в острый угол. В этой комнате еще много чего интересного было, да Сегене не до любопытства было. Ему стало страшно. До того страшно, что он даже обмочился с перепугу. Жуткий человек, которым пугали детей по обоим берегам Дуная, ручной пес князя, сидел напротив него собственной персоной и сверлил Сегеню тяжелым взглядом. Сзади него крепкий парень с тупым равнодушным лицом раздувал в жаровне огонь, искоса поглядывая на начальство. Видимо, приказаний ждал.

- Рассказывай, - обронил боярин Горан, продолжая сверлить парня взглядом.

- Что рассказывать-то? – застучал зубами парень. - Я и не знаю ничего.

- Кто таков, где родился, кто отец, кто староста твой? - продолжил Горан. – И заодно расскажи, зачем обров сюда привел. Без утайки рассказывай.

- Не приводил я обров, - заныл Сегеня. – А живу я у гор, на заимке. Нет у меня старосты никакого.

- Как же тебя в такую даль занесло, парень? – сочувственно спросил его боярин.

- Так обры пришли. Бежал я.

- Кто тебя знает? Где твой род? Как отца зовут? – впился в него взглядом Горан.

- Род мой у самых гор, владыка Вуйк у нас главный. А отец мой умер давно, от лихоманки сгорел, когда я совсем малой был.

- Вуйк, говоришь, - задумчиво сказал Горан. – Ошибся ты, парень. Владыка тот полгода уже, как помер. Ну, сам все расскажешь, или огнем прижечь?

- Не знал я боярин, в лесу ведь жил, - завыл Сегеня. – Да меня все знают, кого хочешь, спроси!

- Кого спросить? Имена! Весь какая? – впился в него взглядом Горан. – Что замялся? Придумываешь, парень?

- Испанский осел, боярин? – деловито спросил палач. – Или сразу на дыбу и клещами его? Я нежно, как бабу. Не покалечу даже.

- Не надо на осла, - сказал после раздумий Горан. – Время только терять. На дыбу его вздень. Темнит он.

- Писаря звать? – снова спросил палач, когда Сегеня висел на дыбе, с хрустом вывернув руки за спиной. Парень подвывал от страха и боли. Того и гляди, руки из суставов выскочат.

- Зови, - кивнул боярин. – Чую я, мы сейчас много чего интересного услышим.

Дальше все было, как в кровавом тумане. Боль, боль, боль, боль… Только боль и была в нем. Боль дикая, невыносимая, страшная. Сегеня говорил взахлеб. Говорил все, что знал и даже то, что, казалось, уже давно забыл. Он очнулся от того, что на него выливали одно ведро воды за другим. Все тело нестерпимо ныло от ожогов и кровоточащих ран, оставленных клещами. Он со стоном открыл глаза. За столом сидело двое. Помимо боярина Горана за ним расположился молодой парень с длинными усами и голым подбородком. Чудно, подумалось Сегене. Бороды нет. Не то сам князь пожаловал.

- Точно он? – спросил князь.

- Обижаешь, княже, - прогудел Горан. – По всем правилам дознание вели. Три раза пытали под запись, а потом допросные листы сверяли. Не оговорил он себя. Слово в слово все совпадает. Не может человек на пытке не завраться. Все, как ты учил. Вот записи, читай сам.

- Не надо, верю, - ответил князь и обратился в Сегене. - Так ты Буривоя зять? Родней, значит, мне по жене будешь. Что ж ты сволочь, наделал? За кусочек власти тысячи людей погубил ведь!

- А ты меня не учи, - просипел Сегеня, который совершенно отчетливо понял, что это конец. Не жить ему теперь. – Ты-то сам за свою власть сколько людей сгубил? Чем ты лучше меня, приблуда безродная?

- Ишь ты, какой говорливый у меня родственник! – с веселым недоумением сказал князь. – Кто у нас отработал его?

- Жупанство Моимира, седьмая волость, государь. Староста Ступка.

- Наградим, - кивнул князь. – При всем честном народе наградим. Собирай-ка уважаемых людей. Будем эту мразь всеми судить. У нас давно уже колья у капища пустые стоят. Морана свою жертву должна получить. Кстати, Горан, а ты к кочагирам за моей тещей послал? Она оказывается, в том селении была, откуда я только что вернулся.

- Послал, государь, - кивнул Горан. – Да только, думаю я, ушла она. Хитрая стерва. Нюх, как у собаки охотничьей.

- Ушла, говоришь, - сказал князь. – Может, и ушла. Да только розыск не отменял никто. Пошли-ка эстафету с приметами, и награду объяви.

- Да что в ней такого, княже? – удивился Горан. – Баба и баба.

- Да, может, и ничего, - задумчиво сказал Самослав. – Только сердце у меня не на месте, понимаешь? А я своему сердцу верю. Пока оно меня не подводило. Если бы мы это крапивное семя вовремя извели, то война совсем по-другому пошла бы. А то ты сам не видишь. В нашем деле, Горан, мелочей не бывает. Врага под корень сечь нужно, чтобы даже травинка из того корня не отросла. Упустил человечка, а он злобу на тебя точит. Сидит, и думает, как бы половчее тебе