Надвинув на самые глаза черную широкополуюшляпу, я двинулся следом за Свитчайлдом. Поначалу все шло просто замечательно —он ни разу не оглянулся, и я беспрепятственно следовал за ним до самой площади,что расположена за домиком таможни. Но здесь меня ждал неприятный сюрприз:Свитчайлд кликнул туземного извозчика и укатил в неизвестном направлении.Коляска ехала довольно медленно, но не мог же я за ней бежать — это было бы мнене к лицу. Конечно, на площади были и другие повозки, я легко мог бы сесть влюбую из них, но Вам, Эмили, известно мое непреодолимое отвращение к открытымэкипажам. Они — изобретение дьявола. Ездят в них одни безрассудные сорвиголовы.Среди них находятся и такие — я не раз видел это собственными глазами, —кто даже усаживает с собой жен и своих невинных детей. Долго ли до беды?Особенно опасны двуколки, столь популярные у нас в Британии. Кто-то мнерассказывал (сейчас не припомню кто), как один молодой человек, из оченьприличной семьи и с положением в обществе, опрометчиво повез кататься в такойвот двуколке свою юную жену, которая к тому же была на восьмом месяцебеременности. Разумеется, кончилось плохо: бездельник не справился с лошадьми,они понесли, и коляска перевернулась. Молодому человеку ничего, а у женыначались преждевременные роды. Не удалось спасти ни ее, ни ребенка. А все отчего? От недомыслия. Шли бы себе пешком. Или, скажем, катались бы на лодке. Нахудой конец, на поезде можно прокатиться, в отдельном купе. В Венеции вот нагондолах катаются. Мы с Вами там были, помните? Помните, как вода лизаластупеньки гостиницы?

Трудно стало сосредоточиться, все времяотвлекаюсь. Итак, Свитчайлд уехал на извозчике, а я остался возле таможни.Думаете, я растерялся? Ничуть не бывало. Мне сразу пришла в голову одна штука,так что я почти сразу же успокоился. Дожидаясь Свитчайлда, я зашел в лавку дляморяков и купил новый секстант, еще лучше прежнего, и отличный мореходныйсправочник с астрономическими формулами. Теперь я могу расчислятьместоположение парохода гораздо быстрее и точнее, так что голыми руками меня невозьмешь.

Ждал шесть часов тридцать восемь минут. Сиделна скамье, смотрел на море. Думал о Вас.

Когда вернулся Свитчайлд, я сделал вид, чтодремлю. Он прошмыгнул мимо, уверенный, что я его не видел.

Едва он скрылся за углом таможни, я ринулся кего извозчику. За шесть пенсов этот бенгалец рассказал мне, куда ездил нашдорогой профессор. Признайте, милая Эмили, что я проявил в этой истории немалуюловкость.

Полученные сведения еще более укрепили меня впервоначальных подозрениях. Свитчайлд приказал везти его из порта прямиком нателеграф. Пробыл там с полчаса, а потом возвращался к зданию почтамта четырераза. Извозчик сказал: «Сагиб сильно-сильно переживай. Бегай взад-вперед. Тоговори — вези базар, то стек по спина — вези назад, почта давай-давай». Вобщем, ясно, что Свитчайлд сначала отправил кому-то депешу, а потом снетерпением ждал ответа. По словам бенгальца, в последний раз он вышел изпочтамта «сама не своя, бумажка махай» и велел везти его обратно на корабль.Стало быть, ответ получен.

Не знаю, что там, но совершенно очевидно, чтоу профессора, или кто он там на самом деле, есть сообщники.

Это было третьего дня. С тех пор Свитчайлдасловно подменили. Как я уже писал, он все время говорит только о драгоценныхкамнях, а иногда вдруг сядет где-нибудь на палубе и все рисует — то на манжете,а то и на носовом платке.

Вечером в гранд-салоне состоялся бал. Я ужеописывал Вам этот величественный зал, словно перенесенный из Версаля илиБукингемского дворца. Всюду позолота, стены сплошь в зеркалах, хрустальныеэлектрические люстры мелодично позвякивают в такт легкой качке. Оркестр (кстатиговоря, вполне приличный) играл в основном венские вальсы, а я, как Вамизвестно, нахожу этот танец неприличным, поэтому стоял в углу и поглядывал наСвитчайлда. Тот веселился вовсю, приглашал то одну даму, то другую, скакалкозлом, безбожно наступал им на ноги, но ничуть по этому поводу нерасстраивался. Я немного отвлекся, вспоминая, как, бывало, танцевали и мы, какграциозно лежала на моем плече Ваша затянутая в белую перчатку рука. Внезапно яувидел, как Свитчайлд споткнулся, чуть не уронил свою партнершу и, даже неизвинившись, быстрым шагом, почти бегом бросился к столам с закусками. Его дамарастерянно застыла посреди зала, да и мне столь неукротимый приступ голодапоказался странным.

Однако Свитчайлд даже не взглянул на блюда спирожными, сырами и фруктами. Он выхватил из серебряной салфетницы бумажнуюсалфетку и, скрючившись, принялся что-то яростно на ней калякать. Совсемраспоясался, не считает нужным конспирироваться даже среди толпы! Сгорая отлюбопытства я двинулся небрежной походкой в его сторону. Но Свитчайлд ужераспрямился и сложил салфетку вчетверо — видимо, собирался спрятать ее вкарман. Увы, я не успел заглянуть ему через плечо. В сердцах я топнул ногой ихотел было повернуть обратно, но увидел, что к столу приближается мистерФандорин с двумя бокалами шампанского. Один он протянул Свитчайлду, второйоставил себе. Я услышал, как русский сказал: «Ах, милый профессор, все таки выужасно рассеяны! Вы только что сунули в карман грязную салфетку». Свитчайлдсмутился, вынул салфетку, скомкал ее и кинул под стол. Я немедленноприсоединился к ним и нарочно завел разговор о моде, зная, что индолог вскорезаскучает и уйдет. Так и вышло.

Едва он, извинившись, оставил нас вдвоем, какмистер Фандорин заговорщицким тоном прошептал: «Ну, сэр Реджинальд, кто из насполезет под стол?» И я понял, что поведение профессора подозрительно не толькомне, но и дипломату. Между нами в секунду установилось полное взаимопонимание.«Да, это не вполне удобно», — согласился я. Оглядевшись по сторонам,мистер Фандорин предложил: «Давайте по-честному: один изобретет приличныйпредлог, а второй полезет». Я кивнул и задумался, но ничего подходящего вголову не приходило. «Эврика», — шепнул мой сообщник и быстрым, почтинезаметным движением расстегнул одну из моих золотых запонок. Она упала на пол,и дипломат носком туфли загнал ее под стол. «Сэр Реджинальд, — произнес онгромко, чтобы слышали близстоящие. — По-моему, вы уронили запонку».