Джулия всегда завораживала его, его тянуло к ней, как людей любознательных и пытливых всегда тянет к чему-то такому, чего они не понимают. Но он сам все испортил. Хорошо постарался, чтобы лишиться возможности быть с этой женщиной. Да, Савьеру тогда было шестнадцать, но это его не оправдывает. На самом деле ему давно пора выдать награду «Самое продолжительное сожаление в мире».

Та ночь с Джулией была просто невероятной. Она была его давней мечтой из разряда фантастики. Они принадлежали к двум разным мирам. Он — во всех отношениях положительный мальчик, гордость родителей и радость учителей; она — крутой панк. Он всегда думал, что с ней у него нет никаких шансов, и поэтому держался на расстоянии и наблюдал за ней издалека.

Та ночь была воплощением всего, о чем он так долго мечтал, хотя в ее сладости ощущалась и легкая горечь. Все, что он тогда говорил Джулии, было правдой — он сам в это верил, захваченный волшебством сбывшейся мечты. Но юности свойственно видеть лишь «здесь» и «сейчас». Может быть, на один шаг вперед, но не дальше.

Когда Джулия на следующий день уехала в интернат, Савьер испугался. У него была Холли. Их отношения одобряли не только родители, но и все в школе. Особенно после того, что случилось с Логаном и Далси в тот же самый год — и как весь город ополчился на нее, и даже на ее подруг стали поглядывать с подозрением. Савьер рассудил, что надо держаться за то, что есть.

А Джулии у него не было. Она была как вода, вытекшая сквозь пальцы. Красивая, яркая, странная, непредсказуемая — в ней было все, чего не было в нем. Никогда прежде Савьер не сталкивался ни с чем подобным. Он повел себя мерзко, когда она позвонила и сказала ему, что беременна. Он не любил вспоминать тот разговор. А когда вспоминал, представлял все так, словно смотрит фильм про кого-то другого. Это был единственный способ хоть как-то смириться с произошедшим — полностью абстрагироваться. Это был не он. Это был кто-то другой, какой-то ужасный мальчишка, заставивший девочку сделать аборт, потому что ему не хотелось отвечать за последствия своих поступков.

Но в конечном итоге ответить пришлось. Судьба всегда найдет способ цапнуть тебя за седалище. Савьер думал, что сможет жить дальше. Сначала — с Холли, потом — с головой погрузившись в семейный бизнес. Но потом Джулия вернулась в город, и Савьер понял, что он ничего не забыл.

Все эти годы он просто ждал.

Ждал, что она вернется и простит его.

— Не думал, что ты знаешь, где я живу, — сказал он, поднявшись на крыльцо.

— Да я только недавно узнала. Кто-то мне говорил, что ты владеешь тем большим домом на Гатлифф-стрит. Я так поняла, что ты в нем и живешь. Но Стелла сказала, что там вы жили с Холли, а после развода ты переехал сюда.

— На самом деле мы с Холли так и владеем тем домом совместно. Когда она переехала в Роли, мы договорились, что будем его сдавать, а деньги делить пополам.

— А что же ты сам не остался там жить?

— Да он слишком большой для меня одного. Мои родители подарили его нам на свадьбу. Пять спален. Слишком явный намек на внуков.

— Ясно, — смущенно проговорила Джулия.

— Не смущайся. Я вот давно не смущаюсь. Уже смирился.

Джулия явно ему не поверила, если судить по ее взгляду, но поспешила сменить тему:

— Я принесла тебе торт, — сказала она, вручая ему коробку. — Торт «Колибри». Вчера испекла.

В первый миг он буквально опешил, потом поставил портфель на крыльцо и взял у Джулии коробку.

— Ты испекла торт специально для меня?

— А что такого? Ну испекла. Мне нужно сказать тебе одну вещь. На самом деле даже не одну. Но самое важное приберегу на потом.

На потом. Это интриговало. И давало надежду. Савьер знал, что надежда — глупое чувство, но ничего не мог с этим поделать. «На потом» означало, что будет какое-то время между «сейчас» и «потом». Время, чтобы побыть с ней.

— А торт — чтобы подсластить мне пилюлю?

— Торт, потому что я знаю: ты любишь сладкое.

Он махнул рукой в сторону двери.

— Зайдешь? — спросил он, вдруг разволновавшись при мысли, что она войдет в его дом. Как будто если она переступит порог, это будет какое-то важное, значимое достижение. Она станет чуть ближе к нему. Чуть ближе к тому, чтобы его простить.

Но Джулия покачала головой.

— Не могу. По дороге сюда у меня закончился бензин.

— А, так вот почему ты оставила грузовичок в двух кварталах отсюда.

Она кивнула.

— Я просто ждала тебя, чтобы отдать торт и сказать кое-что. А теперь надо идти на заправку.

— Я тебя подвезу.

— Спасибо, лучше я сама.

Она ничего от него не хотела. А он хотел от нее столько всего.

— Я действительно пеку торты из-за тебя, — призналась она, помолчав. — Ну, начала печь торты из-за тебя. Вот что я хотела тебе сказать.

Этого Савьер не ожидал. Он слегка покачнулся на каблуках.

Джулия сунула руки в карманы джинсов и слегка сгорбилась.

— Я запомнила, как ты рассказывал, что всегда чувствовал, когда твоя мама пекла что-то сладкое. Мне понравилась эта история. Я начала печь в интернате. Это тоже целая история. Но суть в том, что в тот период моей жизни, когда все было плохо, ты дал мне что-то хорошее. Что-то, за что можно было держаться. Когда я вернусь в Балтимор, открою свою кондитерскую. И все это началось с тебя. За что я тебе и благодарна.

Он вдруг почувствовал себя поверженным в прах. Она была слишком великодушной.

— Я не дал тебе ничего, кроме боли. Как можно за это благодарить?

— Я научилась помнить только хорошее.

Савьер не знал что сказать. Долго мялся, а потом спросил:

— И это еще не самое важное?

Она улыбнулась.

— Нет.

С одной стороны, ему очень хотелось знать. С другой стороны, ему еще сильнее хотелось, чтобы это длилось подольше. Как бы ни мучило его любопытство, он был готов жить в предвкушении вечно, если это означало, что Джулия будет рядом. Пусть даже так.

Савьер открыл коробку с тортом. Он обожал торт «Колибри». Ему стоило немалых трудов сдержаться и не начать поглощать его прямо сейчас, отламывая куски руками. Когда он был маленьким, мама пыталась прятать от него сласти, но он всегда их находил. Просто не мог по-другому. Тогда он еще не научился сопротивляться.

Эту неодолимую тягу к сладкому Савьер унаследовал от деда. Вот почему они всегда были особенно близки. Ближе, чем со всеми остальными членами семьи. Именно дед научил его «отключаться» и усмирять эту страсть — после стольких мучений с больным животом. И еще он сказал Савьеру, что не все видят то, что видит он сам, и лучше вообще ничего никому не рассказывать. Или рассказывать только тем, в ком ты уверен.