Невольно вырвалось на шайдире:

— Я есть начало. Я слово Бога. — Выдержав паузу и набравшись смелости, Малика вновь сказала на шайдире: — Кто стоит у врат моих?

В ушах от волнения нарастал звон, а ответа всё не было. Может, люди покидают храм, а Хёск и Шедар идут к ней, чтобы схватить за горло и задушить? Трясясь в ознобе, Малика уговаривала себя не снимать чаруш, чтобы посмотреть врагам в лицо. Внутри всё сжималось в точку. Почему тигры замолчали, когда она сняла с шеи зажим? Какое же заклятье она сотворила?

Замерев перед высокой лестницей из алмазного мрамора, Иштар взирал на ту, кто заставил небо Ракшады поменяться местами с землёй. Шабира парила в воздухе: настолько мрамор был прозрачным. Сквозь него просматривались даже письмена на стене, возле которой соорудили эту грандиозную конструкцию.

Позади шабиры к куполу вздымались Врата Сокровенного в форме арки, усыпанной мерцающей россыпью алмазов и изумрудов. За Вратами возвышался трон из лунного камня, но отсюда, снизу, он выглядел, как пятно в пустоте.

С двух сторон Врат стояли белые тигры — большие, ухоженные. Даже не верилось, что пять минут назад их рычание, усиленное мощным эхом, вызывало ужас. Сейчас они пугали всего лишь своими размерами. Звери не сводили с Иштара глаз и будто спрашивали: «А ты на такое способен?» Способен на что? Укротить их кодовыми словами на незнакомом мелодичном языке? Нет, он не умеет речами подчинять зверей своей воле.

То, что шабира обладает необъяснимой силой, поняли все присутствующие: воины, жрецы и правители Пустынь. Не потому ли они боятся дышать? Окаменел Хёск, держа за спиной хазира дымчатый плащ, расшитый серебром. Этот плащ Иштар наденет перед Вратами, затем сядет на трон и получит из рук таинственной женщины реальную власть. Так чего же он ждёт? Пока Хёск и остальные придут в себя и заявят, что шабира нарушила ритуал?

— Это я, — произнёс Иштар. — Твоё творение, Всевышний.

Устремившись вверх, на каждой ступени восхвалил Бога на семнадцати языках и замер на первой площадке.

Шабира произнесла следующую фразу заклинания и тотчас перевела на шайдир:

— С чем идёшь ко мне?

— С чистыми помыслами, Всевышний, — сказал Иштар, и пошагал вперёд, восхваляя Бога. Хёск еле успевал за ним.

— Что ищешь ты?

— Просветления, Всевышний, — ответил Иштар, стоя на следующем пролёте.

— Что позвало тебя в дорогу? — пролетел над столицей голос девы-вестницы.

— Любовь к тебе, Всевышний, и любовь к матери Лунной Тверди, — полетел вслед низкий голос хазира.

Фразы заклинания чередовались с вопросами, ответами и восхвалениями. Переплетение слов, наречий и тембров голосов звучало настолько гармонично, что походило на сказочную, неземную мелодию.

— Как долго ты готов идти?

— Пока не скажешь мне: «Умри».

— Кто в пути тебе поможет?

— На тебя, Всевышний, уповаю.

— В чём мир свой обретёшь?

— В служении и отречении, Всевышний.

— От чего ты готов отказаться?

— От успокоения и гордыни.

— В чём твоя сила?

— В вере в тебя, Всевышний.

— В чём твоё счастье?

— В служении народу.

— Чего ты ждёшь в конце пути?

— Славы.

Наконец Иштар встал перед шабирой.

— С кем поделишь почести? — задала она последний вопрос.

Всматриваясь в непрозрачную ткань накидки, Иштар жалел, что не видит глаз шабиры. Поймёт ли она, кому он адресует последний ответ? Да, последний ответ — его. Но последнее слово — за ней.

— Все почести отдам тебе, — сказал Иштар и, немного помедлив, добавил: — Всевышний.

Повернулся лицом к распахнутым настежь арочным дверям. Небо уже посветлело. Пока звучало заклинание, если таковым его можно назвать, на площади выстроились тысячи воинов. С секунды на секунду на горизонте появится солнце, и первые лучи ворвутся в зал. Стена храма, примыкающая к площади, расколется пополам, половинки разъедутся в стороны, увлекая за собой каменные изваяния на фасаде здания, и бой барабанов известит страну о начале новой главы в истории Ракшады.

Иштар слегка отвёл руки назад, и когда Хёск начал надевать на него плащ, проговорил:

— Я, защитник и палач, надеваю лунный плащ. Не встаю я на колени и не жду благословений. В моём сердце жар пустыни, жажда мести не остынет. Пусть враги мои стенают — меч мой жалости не знает. Руки кровью обагряя, обрету блаженство рая.

Войдя во Врата Сокровенного, Иштар опустился на трон, увитый серебряной паутиной. В зале было достаточно светло, и он надеялся, что Хёску не придётся подсказывать шабире, куда ей идти и что делать: любое лишнее движение или жест могли свести на нет торжественность происходящего.

Хёск забрал у помощника ящик из золотистого дерева, откинул крышку. Шабира взяла платиновую диадему, инкрустированную алмазами и изумрудами. С внутренним трепетом, который чувствовался в её осанке и походке, приблизилась к Иштару.

— Хазир Иштар Гарпи! — прозвучал на удивление спокойный голос. — Обрети знание сущности и бытия, меры и времени, предела и замысла, движения и изменения, молчания и слов. Стань олицетворением власти, величия, силы, святости и милости Ракшады, матери Лунной Тверди.

В зал ворвались солнечные лучи. В тот же миг шабира возложила тиару на голову Иштара и тихо промолвила:

— Я лишаю тебя успокоения, гордыни и ненависти.

— Этих слов в напутствии не было, — прошептал он.

— Я глас Бога. Я слышу его голос, а ты — нет.

Раздался щелчок, в стене над дверным проёмом появился зазор.

— Смотри, Эльямин, — сказал Иштар. — Теперь это принадлежит тебе.

Половинки стены поползли в разные стороны. Тишину взорвал бой барабанов: бум, бум-бум. Тысячи воинов на площади, миллионы жителей Кеишраба запели гимн страны.

Малика смотрела на восходящее солнце, а в душе разрастался ужас. Кажется, она поняла, почему тигры замолчали, когда она сняла ошейник.

***

Под нескончаемый бой барабанов воины вышагивали по площади почти целый день. На солнце блестели шоколадные тела, натёртые маслом. Под ногами, затянутыми в чёрные кожаные штаны, дрожала земля. Эта дрожь прокатывала волнами по каменным плитам храма и разбивалась о лестницу из алмазного мрамора.

Тигры лежали по бокам Врат. Большие головы покоились на мощных лапах, белые лоснящиеся бока тяжело вздымались. Время от времени служители поили зверей, но никто не подносил воды Иштару и Малике.

Ближе к вечеру на площадь хлынули жители Кеишраба и гости столицы; всё пространство от храма и до горизонта заполонил фиолетовый цвет. Люди прикасались пальцами ко лбу, затем к груди, потом вытягивали руки вперёд ладонями кверху: «Наши мысли и сердца принадлежат тебе, хазир, и тебе шабира».