– Ты все над тем же делом работаешь? – поинтересовалась она.

Я кивнул, а потом подумал, что клятвы о неразглашении не давал, а Зоя, если будет вовлечена, скорее что-нибудь вспомнит. И рассказал ей про свой визит к губернатору и то, как его обокрали. Только о сумме украденного умолчал. Для неподготовленного слушателя известие, на сколь широкую ногу живут наши власть имущие, может оказаться шокирующим.

– Значит, все дело в Ворсятове, – проговорила она.

– Откуда ты знаешь?

Фамилию пострадавшего я ей не говорил.

– Мы позавчера, после того как ты позвонил в салон, поговорили с Катей, по Интернету полазили. Два и два сложили.

Мы прошли по парку. Здесь гуляли веселые и не совсем трезвые подростки. С разных сторон раздавались взрывы хохота. Из-за деревьев вдруг показался Ленин на вычурном пьедестале, указующий куда-то в чащу непропорционально огромной рукой.

– Здесь в начале прошлого века собирались установить памятник в честь трехсотлетия династии Романовых, – пояснила Зоя. – Тут ведь их колыбель. Ипатьевский монастырь и все такое. Соорудили фундамент для монумента, в модном тогда стиле модерн. На нем десятки фигур должны были быть. Цари, Минин с Пожарским, Сусанин. Но случился семнадцатый год. Фигуры переплавили. А на постамент водрузили одного Ильича.

– Примерно как в Древнем Египте, – кивнул я. – Голову одного фараона со скульптуры сковыривали, когда его в отставку отправляли, а другого водружали.

Мы вышли на берег Волги. Даже здесь, в раннем своем течении, главная русская река выглядела просторной и внушительной.

– Что ты хотела мне рассказать?

– Знаешь, – начала Зоя, – на минувшие майские праздники, или на Пасху, как тебе больше понравится, они совпадали, мы с Аленой как-то встретились. Я правду тебе говорила, так-то мы с ней никакие не закадычные подруги. А тут что-то пересеклись, почти случайно. В кафе. И, откровенно говоря, накидались. Во всяком случае, она. А потом вдруг мне говорит: «Зоенька, скоро нам придется расстаться. Навсегда. И обо мне много плохого будут говорить. Но ты не верь никому. Ты знай, что я не хотела. Меня заставили и меня подставили».

– Что ж ты мне раньше не рассказала? В первую встречу?

– Не сообразила как-то. И не доверяла тебе особенно.

– А сейчас доверяешь?

– Сейчас – доверяю.

И снова между нами пролетел, как мне показалось, ангел. Ее лицо белело в темноте – возможно, в ожидании поцелуя. Но я не стал ее целовать. Мне хватало проблем, чтобы навешивать на себя еще и роман. Вместо этого я спросил:

– А что дальше в тот день с Аленой было?

– Да ничего. Потом за ней мужик подъехал. Не муж. И, как я теперь знаю, не Ворсятов.

– Мужик! – воскликнул я. – Как он выглядел?

– Сколько я его там видела?! Три секунды. Через окно кафе. А он в машине за рулем сидел. Окно закрыто. Мужик как мужик. Брутальный такой. Среднего возраста. Красивый вроде. Брюнет.

– Машина какая была?

– Машина – джип. Неновый. Кажется, «Лексус». Или «Тойота».

– Номер ты, конечно, не запомнила?

– Ну что ты, Паша! Где я и где номер? Да, еще! Мужик этот был на Алену сердит. Лицо недовольное.

– Ну еще бы! – хмыкнул я. – Напилась с подружкой. Любой не порадуется.

Мы шли вдоль Волги. Справа от нас тянулась полоска пляжей. Оттуда в наступившей полутьме раздавалось молодецкое ржание и еще более молодецкий мат. Кто-то купался, посвечивая в темноте голым телом. Молодежь, сидящая в кружке на песке, передавала друг другу двухлитровую пластиковую бутылку с пивом. Вспыхивали огоньки сигарет.

– Где ты собираешься ночевать? – поинтересовалась у меня Зоя.

– Представления не имею. – С моими проблемами с документами я намеревался загнать «Джетту» куда-нибудь на площадку для отдыха дальнобойщиков, откинуть сиденье, прикрыться курткой и покемарить часок-другой. Чтобы дорулить назавтра до Сольска с относительно свежей головой.

– Давай я тебя на ночлег устрою. «Хилтон» не обещаю, но отдельная комната и диван приемлемый. Даже ужином накормлю.

– Удобно ли? Ведь у тебя здесь сын, свекровь бывшая?

– Они на даче. Квартира пустует.

– И ты приехала сюда, с дачи в город, ради меня?

– Как и ты – ради меня.

Мы посмотрели друг на друга, и эти слова еще более сблизили нас, но я опять не стал ее целовать.

Мы вернулись к Сусанинской площади за моей «Джеттой», а потом, следуя подсказкам навигатора, нашли дом двадцать семь по улице Лесной. Как ни странно, Лесной оказалась та набережная, по которой мы только что шли – неисповедимы загадки советской топонимики. На набережной, по странной прихоти городских архитекторов хрущевских времен, в чрезвычайно, на нынешний взгляд, понтовом месте, на самом берегу Волги, возвышались убитые четырехэтажки. В одну из них, неподалеку от моста, по которому я сегодня ехал, Зоя и привела меня – в двушку-распашонку, на четвертый этаж. На шестиметровой кухне возвышалась старинная, чуть не средневековая газовая колонка. В совмещенную ванную из кухни заглядывало окошко. В комнатах – полированная мебель из семидесятых и книги из тех, за которыми в те годы гонялись: «макулатурные» Дрюон, Дюма, Драйзер. Окна выходили во двор с уютными тополями и на опоры моста.

Когда-то, в шестидесятые, эта квартира была чьим-то счастьем. И, возможно, казалась кому-то первой ступенью на пути в коммунизм. Но коммунизма не случилось, а квартирка осталась навсегда, с каждым годом все больше проигрывая рядом с хоромами, которые урывали себе сильные да беспринципные.

На кухне пахло жареными котлетами и луком. Я оценил нынешнюю диспозицию. Значит, свекровь и Зоин сын за городом. А сама Зоя, как узнала о моем приезде, рванула с дачи в город, купила для меня мяса и нажарила котлет. И прибралась, наверное, здесь, в свекровиной двушке.

Последний раз я ел за триста пятьдесят километров и десять часов отсюда, поэтому от угощения не отказался. Потом Зоя сказала: «Я приберусь здесь, иди, посмотри телевизор». Я сел на диван и включил местные новости. О прибытии из Москвы киллера и разбойника Павла Синичкина ничего не сообщалось. Мысли мои, отупленные котлетками, смешались. В голове пронеслись, с быстротой необычайной, события сегодняшнего дня: охранники в поселке Суворино, жарящие на сковородке пельмени… Два бугая, открывшие на меня охоту в лесу… Влад, любезно подвозящий и наставляющий на меня пушку… Гаишник в лесу под Ярославлем… Потом гаец вдруг превратился в Ходасевича – впрочем, в штатском, – который ласково говорил, похлопывая полицейским жезлом по ладони: «Пора тебе, Пашенька, сдаться властям». Я понял, что сплю, и подумал, что надо проснуться, а то неудобно перед Зоей – и вот я открываю глаза: лежу на диване, в «скафандре», но без ботинок, заботливо прикрытый пледом – а в окно сияет утреннее, но яркое солнце.