Вулканов оборвал себя на полуслове, словно услышав чей-то окрик.

– Или?… – подтолкнул его Ефим.

– Или, – медленно продолжил профессор, – тайфун внезапно изменит предполагаемый путь своего движения и смоет в океан прибрежный город… В районе лесных массивов установится такая жара, что вспыхнут сплошные пожары… Внезапно отслоится термостойкая обшивка многоразового космического корабля, и он сгорит в плотных слоях атмосферы… Произойдет утечка кислорода и баллистическая ракета взорвется на старте…

Главнокомандующего вражеской армией поразит внезапный инфаркт, и он умрет по дороге в свой штаб… Причем, с точки зрения любой компетентной комиссии или врачебного консилиума, все это случится по вполне естественным причинам, которые будут точно установлены.

Мимикьянов обдумывал услышанное.

– Это же – полная власть над миром… – еще до конца не осознав услышанное, произнес он. – Абсолютная власть!..

– В том-то и дело! – кивнул серебряной головой старый лис.

Уммм-у-у-у! – загудел за лесом электровоз. – Уммм-у-у-у!

– Мужчины, ну хватит вам про вашу работу! – упрекающим голосом произнесла Нэля из-за костра. – Мы отдыхать пришли или что?

– Вы про нас совсем забыли! Нам скучно! – поддержала подругу Тата.

Вулканов поднялся на ноги.

– Сейчас мы за вас возьмемся! – грозно пообещал он и направился к воде за лежащей там бутылкой «Пшеничной».

Лаборантка Тата протянула Ефиму нож. Она попросила его порезать хлеб.

Но Ефим не услышал Тату.

Лаборантка удивленно посмотрела на его отсутствующее лицо:

– Ефим! Ты чего такой?

– Какой? – Мимикьянов очнулся и обнаружил перед собой женские глаза с пляшущим в них малиновым пламенем.

– Ну, сонный какой-то? Что с тобой? Ты не заболел? – в голосе Таты звучало наполовину искреннее, наполовину сыгранное женское участие.

– Нет, – неуверенно ответил Ефим.

Вернулся профессор с бутылкой «Пшеничной» в руке.

Он молодецки свернул винтовую пробку и стал аккуратно наполнять стопки. Тата разливала предусмотрительно захваченной из дому поварешкой изумительно пахнущую уху.

– За науку! – провозгласил традиционный на Объекте первый тост профессор. – Она нас поит, кормит и дает смысл существования!

Сидящие у костра подняли лица к звездному небу и опрокинули в раскрытые рты походные стопочки.

Потом с настроением принялись за уху.

С пустой ложкой в руке сидел только Ефим.

Он, наконец, начал понимать, что же скрывалось за сверхсекретным проектом «Атомос», который ему выпало охранять.

На краю поселка стояла одинокая крепостная башня.

Она была видна с любого конца поселка. Гордая кирпичная колонна рождала мысли о легендарных временах средневековья, закованных в броню рыцарях и тайных алхимических лабораториях. Но могучее сооружение являлась совсем не осколком средневековой крепости, разрушенной безжалостным временем. На самом деле, это была отслужившая свой век заброшенная водонапорная башня.

Но заброшена она была не всеми.

На верхний этаж двадцатиметровой башни вела прижатая к круглой кирпичной стене узкая железная лестница. Там, в помещении над цистерной для воды, обитала небольшая компания.

Возглавляли ее странный человек – Марат Есаулов.

Марат в свое время имел отношение к науке. Работал лаборантом в Институте электротехники. В поселок он попал, женившись на дочке известного ученого-аграрника. У доктора биологических наук имелась в поселке дача, постепенно превратившаяся в круглогодичный дом. Но с женой Марату не пожилось, они расстались, не прожив вместе и двух лет.

Тогда же Марат ушел из своего Института и уехал на Тюменский север, где три года проработал на нефтяных скважинах «Лукойла». Но и там он не задержался. Есаулов вернулся в поселок. Ни бывшей жены, ни ее отца к этому времени в поселке уже не было. Продав дом, они уехали в Новосибирск.

Ничего Марата с поселком как будто не ввязывало. Однако, он остался в нем, избрав себе для жительства верхний уровень заброшенной водонапорной башни.

На работу он официально не поступал. Его социальное положение определялось неофициальным термином – бомж. К настоящему моменту ему было около сорока лет.

Марата Есаулова и компанию, обитающую на башне вместе с ним, майор относил к особому, редкому сорту людей, резко отличающихся от остальных граждан.

Нормальные люди дружно расселись по ступенькам большой социальной лестницы. На нижних ступеньках – безработные, неквалифицированные рабочие и рядовые офис-менеджеры. На верхних – президенты стран, главы транснациональных корпораций и собственники банков, входящих в Федеральную резервную систему. Остальные как-то распределилось между ними. Они с чувством превосходства посматривают на головы тех, кто ниже, и завистливо – на оказавшихся выше. Так живут почти все люди.

Все, кроме людей, подобных Марату Есаулову.

Нельзя даже сказать, что они находятся внизу социальной лестницы. лестницы: они не желают взбираться даже на первую ее ступеньку. Эти граждане лезть на социальную лестницу вообще не хотят. Они стоят около нее.

По первым буквам словосочетания стоящие около Ефим и придумал название для этого сорта людей:соколы.

Соколы смотрят на лезущих вверх по лестнице, борющихся друг с другом и падающих вниз людей, так же, как, наверное, смотрели патриции Рима на гладиаторские бои пленных германцев: Занятно! Жалко только, несчастных… Да, что уж тут поделаешь – рабы! Так уж, видно, у них на роду написано!.

Люди, словно ягоды в виноградной грозди, облепили со всех сторон социальную лестницу. Она кажется им единственно возможным местом для жизни. А соколы почему-то выбрали для себя окружающие ее плоские зеленые поля.

Ценности, являющиеся для подавляющего большинства людей священными, для соколов не значат ничего.

Высокая должность для них тоже самое, что клетка для лесной птицы. Последняя модель «Мерседеса» – быстро ржавеющая железная коробка. Деньги – нарезаная хитрецами бумага. А ордена и медали, если только они не боевые, – галантерея из раскрашенной жести.

Сердятся. Даже злятся, сидящие на лестницы люди, поймав на себе чуть насмешливый, а, чаще всего, равнодушный к их достижениям соколиный взгляд. Соколы молчат, не вступают в дискуссии и споры о том, как надо жить. Но само их присутствие будит у обитателей лестницы нехорошие мысли: «А правильно ли я жил? А стоило ли ради вот этой чепухи в целлофане брать на душу столько грехов? Вон, Петр Иванович уже инфаркт получил, Коля – инсульт, а Федя – пулю, когда бился за глиноземный завод. Ему теперь все ордена за заслуги перед отечеством, которыми он так гордился, без надобности…»