Но только увидев местных собак, мужчина по-настоящему испугался. Они возникли целой сворой, бок о бок, на удивление слаженно преследуя какого-то бедолагу. На лбах у тварей морщинились клочья драной кожи, а шкура псов была чернее непроглядной ночи. Мертвые фиалки их крошечных глаз пронзали мрак будто лазерными лучами.

Уже под носом у Шадраха стая забрала в сторону, развернулась и, не удостоив человека даже взглядом, бросилась за неким существом, которое, тяжело отдуваясь, хромало вдоль берега. Несчастный передвигался на живых ходулях; тело его напоминало слизняка, а голова — личинку. Собаки метнулись жертве под ноги, а когда она, пища и визжа от ужаса, опрокинулась, принялись раздирать ее клыками, каждый — в человеческий палец, если не больше. Шадрах остолбенел, не в силах оторваться от жуткого зрелища. Если его изберут следующей жертвой, все кончено. Окончив кровавое дело, псы принюхались, восстановили четкий боевой строй и потрусили дальше. Последний, догоняя свору, обернулся к Шадраху, и у мужчины застыла в жилах кровь. Между носом и фиолетовыми глазами он увидел на морде вживленное прямо в плоть женское лицо с темными глазами, крутыми бровями, маленьким носиком и даже парой золотистых локонов по краям. Полный свежего мяса рот был густо вымазан кровью. Что-то во взгляде, полном и ужаса, и триумфа, заставило Шадраха трясущимися руками направить на тварь пистолет. Но та уже развернулась обратно и устремилась вслед за сородичами по кромке моря, так что волны плескали у лап.

Когда стая уже темнела на горизонте, из груды останков ходульщика послышался голос:

— Голлукс полагает, они убежали, ведь правда?

Мужчина вздрогнул от неожиданности. Потом подошел к обагренному трупу. Глазные яблоки были вырваны из глазниц, черепная коробка, почти обглоданная дочиста, болталась на целиком обнажившемся, словно актриса после спектакля, грубо изглоданном позвоночнике. Шадрах прицелился.

Тут вновь раздалось:

— Голлуксу известно, что они убежали, ведь правда?

— Откуда берется этот голос, Иоанн? — спросил мужчина.

— Не знаю, — отвечал сурикат, но вид у него был необычайно встревоженный.

А голос уверенно, хотя и еле слышно, сказал:

— Помоги Голлуксу. Голлукс живой, живой Голлукс. Раскрой череп.

— Ты что такое? — произнес Шадрах.

— Раскрой череп, и увидишь: я Голлукс, это я.

Сурикат у плеча неубедительно хихикнул. Над головой терпеливо кружила карта.

— Что делать, Иоанн?

— А что ты теряешь?

— Да уж больше, чем ты.

Мужчина все-таки замахнулся ногой и пинком раскрыл черепную коробку.

Внутри оказался буроватый «мозг» цвета глины, который тут же выскочил наружу и расправился в полный рост — примерно с ребенка.

У странной твари было горизонтальное тело на четырех ногах; впереди оно сужалось, а сзади оканчивалось мясистыми ягодицами, за четверть торса от которых поднималась глиняного цвета шея, увенчанная овальной головой с жидкими волосами, развевающимися, будто на сильном ветру. Посередине головы чернела одна-единственная круглая дыра: Шадрах предположил, что это глаз. Рта у существа не было, вероятно, оно говорило с помощью анального отверстия. Тварь живо прошлась туда-сюда, словно желая размяться после долгого заточения.

— Ты кто?

— Голлукс говорит спасибо, — ответило существо.

Мужчина прицелился из пистолета.

— Ты кто?

Тварь помялась с ноги на ногу, пробубнила что-то подозрительно похожее на «Голлукс» и прибавила:

— Ты нездешний.

— А у тебя дырка в заднице вместо рта! — Шадрах засмеялся, пока по его лицу не потекли слезы.

— Ты откуда? Что у тебя на руке? — осведомилось существо.

— Это голова суриката, — пояснил мужчина, когда немного пришел в себя. — Я пришел сверху, оттуда, где светит солнце.

— Голлукс ни разу не видел солнца.

— Я тоже ни разу не видел таких, как ты.

— Я единственный Голлукс.

— Твой создатель — Квин?

— Да. Он воспользовался схемой из древней сказки. Какой у тебя изъян?

— Изъян?

— Здесь у каждого свой изъян. Голлукс желает знать, какой у тебя.

— Кажется, я свихнулся, сошел с ума, и у меня на руке сурикат.

Существо серьезно кивнуло.

— Вот уж правда изъян.

— А какой у тебя?

— Я — Голлукс. Голлукс без единого порока. Мой изъян — это место. Голлукс не должен был храниться в черепе Лебедепчела. Это его недостаток — взять Голлукса вместо мозга.

Шадрах поднял голову, посмотрел налетающую карту и спросил:

— Тогда скажи, какой у нее изъян?

— Кратковечность, — ответил Голлукс. — Карте полагается долго жить. А эта уже умирает: кружит все ниже и ниже, и память ее слабеет. Не знаю, куда ты собрался, но с ней не дойдешь.

— Не слушай его, — вмешался сурикат. — Эта тварь, видно, любит почесать языком. И даже не представляет, о чем говорит. С картой все в порядке. Она тебя приведет куда нужно.

Бывший мозг отозвался, не дав мужчине ответить:

— Я — Голлукс. Голлуксу многое известно. Он знает, что карта скоро умрет. У суриката есть изъян: он — только голова. У тела была половина правды, у головы была половина правды. Карта летает все ниже и ниже. Кругами.

Прекрасная птица и впрямь потускнела; острые крылья чуть ли не задевали волосы Шадраха.

— Что-то мне подсказывает, Иоанн, — произнес мужчина, — что ты врешь.

— Но мы же так породнились, — насмешливо отозвался сурикат. — И ты поверишь не мне, а этому куску сырого мяса?

— Голлукс — порочное место, а не порочный Голлукс, — ответило существо.

— Голлукс действует на нервы, — процедил Иоанн Креститель. — Голлукс очень много болтает.

— А я ему верю, — сказал Шадрах и спросил, обращаясь к четырехпалому: — Ты знаешь, где Квин?

— Голлукс, он знает.

— Нужно идти туда? — Мужчина указал в ту сторону, в какую шел прежде.

— Нет.

Мужчина лукаво покосился на Иоанна Крестителя:

— Ага, значит, туда? — и ткнул пальцем в обратном направлении.

— Нет.

Шадрах указал в противоположную от моря сторону, где высились горы.

— Нет.

— Говорю тебе, он сам не понимает, что несет! — прошипел сурикат.

— Осталось только море, Голлукс.

— Голлуксу известно, что никакого моря нет.

— Совсем спятил, — встрял Иоанн Креститель. — Прикончить бы его! Правда, лучше убей! — Он попробовал укусить своего спутника за руку.