Он описал рукой полукруг, начиная от расщелины.

— Это горы Тауруса. Они идут на северо-восток этакой дугой, но в них тоже есть проходы. А за ними — знаете что? Мелитена. Феодосиополис. Самосата. Озеро Ван. Все остальные армяне, словом.

— Армяне? — удивился я. — Такие же, как и здесь?

— Не такие, как здесь. А очень злые. Они нашей веры, не забывайте. Поэтому там, у саракинос, им приходится нелегко. И саракинос там — видимо-невидимо. Точнее, тысяч тридцать. А вот теперь представьте. Пусть этих тут всего пять тысяч. Но мы пусть и в широком, но ущелье, вправо-влево не побегаешь, и вот они перерезают нам путь на севере…

Феоктистос изобразил двумя руками большие ножницы-псалидон.

— Оказаться в долине между двух армий — это плохо. Нам этого не надо. Ячмень может кончиться.

Он, прищурившись, отвернулся к ждавшему меня проходу.

— Конечно, не нужно заранее плести венков противнику. Мы и зажатые не проиграем, но точно не победим. Надо решаться — или вперед, или уж без потерь отступать. И тут в их лагере появляетесь вы… Вы ведь им расскажете всякие страшные истории, сами знаете о чем, я вас не остановлю, вы же там будете один. Вдруг поверят. Вот и хорошо. А им — зачем им поражение? Нас заметно больше, даже без всяких дополнительных обстоятельств. Акроинон они еще помнят, всего-то прошло двенадцать лет. Ведь не совались все это время… А вы, Маниах — вы любите мир. Это всем известно. Ну, и у нас тоже каждый, кто носит лук, знает, что нужно сделать все, чтобы не допустить войны. Избежать войны — это достоинство полководца. Вы с этого момента — полномочный тайный агент нашего императора, Маниах. Я не шучу. Вы хороши тем, что иноземец, не служите ему. То есть вас как бы нет, это совсем не то, что послать кого-то с придворным рангом… Но принесите Константину мир, и он будет вам благодарен. Пусть каждая армия остается в своей стране. Никто не терпит поражения. Все как было.

— Не боитесь, что я останусь там и….

— Нет, — мрачно сказал Феоктистос. — Мы боимся другого — застрять здесь без движения, пока они пошлют курьеров и синхронизируют время двойного удара. А насчет вас — вы вернетесь, и вы будете торопиться.

Я сидел в седле и ждал. Он не мог этого не сказать. Феоктистоса жгло солнце, он щурился, ему было неприятно.

— Девочка у вас просто прелесть, — выговорил, наконец, он.

Я молчал и смотрел на него.

— Ну, подождет. Здесь она будет под надежной охраной. Я даю вам целых три ночи. Как хотите, так и выкручивайтесь. В принципе, вам хватит. Лагерь их отсюда совсем недалеко. У нас тут скоро трижды прозвучит вечерняя труба, так кто их там знает — может быть, даже им там это слышно. Тут звук, знаете ли…

— Три ночи… — повторил я. — Скажите, Феоктистос, любопытства ради — если я не вернусь — вы и правда убьете девочку семнадцати лет?

Он смотрел на меня с негодованием. Я ведь действительно мог бы не заставлять его произносить такие вещи вслух.

— Маниах, какие еще там убийства! Мы не варвары, казнить просто так — у нас этого не бывает. Юстиниан Безносый давно мертв, прочие не лучшие императоры тоже. Эклога уже больше десяти лет как обязательна во всех судах. Это раньше за все подряд полагалась смерть. А сейчас никто даже и носы не режет, варварство какое, Юстиниан бы гулял сегодня целый и носатый по какому-нибудь там монастырю подальше. Ну… отрубают язык за ложь, но при чем тут ваша девочка? Она и не знает ничего, просто наверняка. Ну, допустим, пособница лазутчика саракинос, ну и что? Сейчас при ослеплении даже не тыкают в глаза всякими железками. От этого же умирали, были случаи. Сейчас или льют с очень горячего блюда уксус в глаза, или вращают перед ними кусок раскаленного добела металла. Зрение тогда меркнет постепенно, и если есть такое решение — то можно прервать процесс, то есть это самое зрение лишь притупить, или лишить преступника только одного глаза, в виде милости. Да езжайте уж, что мы все — то бычьи кожи, то совсем какая-то дрянь… Скоро в лагере гимн Троице будут петь. Эти, по ту сторону, вас без ужина оставят, если опоздаете. Или мясо у них будет холодным.

Я повернул Чира к расщелине.

Лагерь ромэев сейчас будет затихать. После трубы запрещено танцевать или стучать инструментами. Запрещено даже громко говорить. В общем, там будет неплохо, а мне… мне сейчас надо серьезно подумать, пока Чир не спеша пересекает границу двух воюющих империй.

Людям — даже Феоктистосу — надо верить. А при этом тщательно размышлять, что было бы, если бы он сказал не часть правды, а всю ее.

И ведь где-то в его словах эта «вся правда» уже таится. Если я пойму ее, то станет ясно, куда и зачем меня на самом деле посылают.

Чего он хочет, Константин, пятый среди императоров с этим именем? Любитель женщин и юношей, музыки, танцев, театра, да он и сам ведь играет на арфе — Даниэлида, конечно, делает это лучше. Но и непобедимый пока полководец. Непобедимый потому, что слишком осторожен, чтобы проигрывать войны.

Итак, он осторожен.

Зачем он привел сюда армию? Вот вопрос. Но не для того, чтобы она стояла перед каменными воротами ущелья.

Ах, если бы то был его прославленный отец — вот уж чей стиль предсказуем. Его жизнь ясна, потому что она состоялась, больше он уже ничего не совершит и никого не победит. Единственный в истории великий шпион во главе великой империи. Не зря он был в переписке с моим замечательным дедом, и жаль, что они ни разу не встретились.

Великие шпионы не раз помогали правителям выиграть войны — или проиграть их. Но никогда еще, в разгар операции, они сами не становились императорами.

Это был очень плохой век когда императоры в Великом Городе менялись чуть не раз в три года, один другого хуже, а жрецы их скорбного бога, кажется, готовили народ к смерти заживо. Боролись не только с банями, но с любой радостью жизни, стилиты с верхушки своих колонн провозглашали конец всего сущего, а просто люди, отчаявшись, запасались амулетами и вызывали демонов, или сутками рыдали перед изображениями бога, которые тогда еще не были запрещены. Впрочем, у меня в Самарканде, где никто не готовился умирать, век был не лучше, потому что именно в эту пору арабийя ворвались, наконец, в мой город.

А никому в тот момент не известный человек по имени Лeo… тогда, за несколько лет до падения Самарканда, он пригнал стадо в пятьсот баранов бывшему императору, который очень хотел вернуть себе утраченную власть: Юстиниану Безносому.

Что такое пятьсот баранов? Один хороший ужин для десяти тысяч солдат. Или не очень хороший — для пятнадцати тысяч. Но если это мятежное воинство давно уже марширует на столицу впроголодь — это очень много. Так что скотоводу из Сирии, переселившемуся во Фракию, его стадо принесло вскоре титул спафария, а Юстиниану, кто знает, именно эти бараны помогли победить какого-то, ныне забытого, Тиверия. Юстиниан снова стал императором, в Великом Городе начали убивать без счета, но спафария Лео там уже не было. Он был отправлен агентом Юстиниана в горные княжества севернее земли армян — в Лазику и Иверию, к абазгам и аланам, но и к армянам тоже.