Бурной радости от разрешения проблемы с картиной не хватило, чтобы скрыть другую великую печаль Арины. Она продолжала страдать по Денису и надеяться на его возвращение. Это было уже слишком! Мошенник, чуть не сломавший ей жизнь, до сих пор воспринимался Ариной как единственный и неповторимый мужчина, лучше которого и быть никто не может! Девушка по-прежнему любовалась его снимком в своем мобильном телефоне, и это не ускользнуло от Ренаты.

– Это и есть Денис? – поинтересовалась она, глядя на экран.

С экрана на нее смотрела хорошо знакомая физиономия. Рената не очень-то и удивилась. Она уже с некоторых пор не сомневалась, что это сделал именно он.

* * *

Есения оказалась права: для Арины картина стала настоящим кошмаром. Днем она постоянно думала о ней, а ночью полотно ей снилось. Все мысли девушки были о картине и Денисе. Она никак не могла вырваться из замкнутого круга: появится Денис и принесет «Зимнее утро»; без Дениса не вернуть картину; не будет картины – не будет покоя. Вообще ничего не будет: ни покоя, ни любви, ни счастья. Арина была в отчаянии и не знала, что делать. Она молилась на свой телефон и поминутно смотрела на него в ожидании звонка. У нее уже начались галлюцинации: Арине казалось, что звонит телефон, она бросалась принять звонок, но телефон упрямо молчал.

– Ало! Денис?! – закричала она в трубку. На этот раз ей ответили. У Арины упало сердце – голос, которого она так долго ждала, принадлежал не Денису.

– Арина, нам надо встретиться, – сказала Рената, – приходи ко мне в центр.

– Хорошо, – меланхолично ответила она.

Предложение психолога девушка восприняла без энтузиазма. Арина не стала спрашивать, зачем она понадобилась Ренате – ей сейчас было все равно.

Арина не поверила своим ушам, когда Рената сообщила: она нашла «Зимнее утро». Но как?! Это же невозможно! Тем не менее полотно лежало перед ней. То самое – с искрящимся пушистым снегом, ярким солнцем, деревянными избами, лихими конями в бубенцах и румяным мужиком на санях.

– Так не бывает, – прошептала девушка.

– Не бывает, – согласилась Рената, – но тебе повезло. Судьба иногда преподносит подарки, и случается самое невероятное.

– Что же мне делать?

– Верни полотно в музей и больше не совершай таких глупостей.

– Да, конечно… Я все поняла. Спасибо тебе, Рената!

Арина как завороженная смотрела на лежавший перед ней холст. В ее душе словно окошко промылось, и сквозь него наконец-то проник свет. Ей показалось, что ангел ее простил.

1945 г.

Уехать из Верховья, не посетив того места, которое послужило ему пристанищем в годы войны, Архип не мог. Он отправился к проклятым холмам. Отыскал заросший бурьяном лаз в подвал разрушенной церкви. Подвал оказался очень тесным и холодным. Как он тогда в нем не замерз, непонятно! Тряпки, которыми укрывала его Варвара, хорошо согреть не могли… Стоять там в полный рост было невозможно из-за низкого потолка. Он присел на деревянную лавку, на которой тогда лежал в забытьи. Здесь могла бы оборваться его жизнь, но он выжил. Ни матери, ни дома у него больше нет, и справедливости на свете тоже нет. На душе – тоска и глухая боль.

Свет карманного фонаря выхватил из темноты небольшой сверток, приткнутый в углу среди какого-то барахла. С виду – тряпка как тряпка, только по ее твердости понятно, что в нее что-то завернуто. Архип, сам не зная зачем, взял сверток в руки и развернул. Он увидел картину: солнечный деревенский пейзаж. Архип вспомнил свой сон об этой картине. Он ему приснился тогда здесь, в этом подвале. Оказывается, это был не сон! Варвара с ним часто разговаривала, словно знала, что он все слышит. Калинкин воспринимал ее голос сквозь сон. Что-то он помнил четко, а что-то провалилось в его памяти, как в бездне. Архип разбирался в искусстве и по характерной манере письма догадался, что это работа Кустодиева. Да, именно о ней говорила Варвара! Картина была подарена ее мужу. Он погиб, наследников нет. Архип задумался: вправе ли он взять полотно себе? Получалось, что нет, но оставить ее в подвале – это тоже неправильно. «Передам ее в Третьяковку», – решил он.

Калинкину выделили комнату в коммунальной квартире. Ему повезло: квартира была небольшой, поэтому и жильцов она вмещала мало – всего четыре семьи и сам Калинкин. С местоположением дела обстояли хуже – неуютная Хитровка вместо милого его сердцу Цветного бульвара, где он жил раньше. Он был не единственным из своего класса, кто ушел на фронт, но выжить удалось не всем. Те, кто вернулся с фронта и из эвакуации, быстро повзрослевшие и хлебнувшие горя, устраивались на работу кто куда. Все – без специальностей, доучивались в вечерних школах. Мальчики шли в ученики токарей и слесарей, девочки обучались на швей, малярш, наладчиц станков. Архип в юности учился в художественной школе, и преподаватели нередко отмечали его талант. Ему нравилось рисовать, но становиться художником он не собирался. Он мечтал быть футболистом или летчиком-испытателем. Футбол остался увлечением, а о летном училище из-за перенесенных ранений ему пришлось забыть. Никакая другая специальность его не прельщала, и Архипу стало все равно, кем быть. Он уже собрался было податься в токари, как вдруг получил интересное предложение. Его разыскал Павел Иванович, учитель графики из его художественной школы. Калинкин даже отпрянул, увидев педагога – так сильно тот изменился. Павел Иванович был еще не старым – всего сорока лет, но голова у него уже была седая, как у старика. На лице застыло скорбное выражение, отсутствовала правая рука. Чем-то родным повеяло на Калинкина от этого человека, он был ниточкой из той, прошлой жизни, в которой еще никто из них не знал горя.

Архипу захотелось обнять своего бывшего учителя, он прильнул к нему и обхватил его широкие плечи.

Павел Иванович в первый же день войны ушел на фронт, потерял руку под Смоленском и вернулся с орденами, в звании капитана. Его жена и дочь умерли в эвакуации от пневмонии, и он, как и Архип, остался один. Павел Иванович сейчас работал заведующим отделом в пролетарском журнале.

– Руки еще помнят, как держать карандаш? – подмигнул Архипу бывший учитель. – Пойдешь к нам в редакцию иллюстратором?

Архип засомневался. Как-то неожиданно… Да и получится ли у него? Может, и рисовать-то он разучился, сто лет уже не пробовал.

– Ты сильный художник, – подбадривал его Павел Иванович. – Рука у тебя хорошо поставлена, она сама все вспомнит. Немного над техникой поработать – и вперед!

1948 г.

– Нет, так не пойдет. Не пойдет, говорю! Это не крестьянки, а нимфы какие-то! Лица советских женщин должны быть одухотворенными, глаза – ясными, смотрящими в светлое будущее. А у вас что тут изображено? Волоокие барышни, разнежившиеся на солнышке среди поспевшей пшеницы – и это вместо борьбы за урожай.

– Так они же устали, прилегли отдохнуть. На солнышке разморились, – попытался защитить свое творение Архип.

– Нашим женщинам некогда уставать, у них урожай еще не собран. Они и в горящую избу, и коня на скаку… В общем, идите, работайте, а это – не пойдет.