— Не такая? — усомнился я.

— Нет. У нее была душа.

Трудно судить о человеке, имеющем несчастье изъясняться на чужом языке. Но неожиданно Василий со своими, словно высеченными из гранита, бицепсами и металлизированной майкой показался мне маленьким обиженным щенком. Разумеется, я не знал Ирины. И, видимо, в данных обстоятельствах мне надлежало воздержаться от суждений.

— Ладно, Василий. А теперь, дайте ваши координаты, по которым я бы сумел вас найти, чтобы вызвать на опознание. Какое-нибудь постоянное местожительство, откуда вы не сбежите в ближайшем будущем, — уточнил я.

— Сейчас я снимаю квартиру неподалеку, но не знаю, сколько времени там пробуду. Ситуация быстро меняется, так что лучше я оставлю тебе номер моего мобильника.

— Хорошо, сейчас запишу, если ты ручаешься всегда держать его при себе и явиться к нам по первому зову, — сказал я, обращаясь к нему на «ты». Опасаясь показаться неделикатным, я не претендовал на взаимную вежливость в течение всего разговора, и теперь желал вознаградить себя за проявленное долготерпение. — В противном случае тебе придется пройти с нами.

Настала моя очередь посмотреть ему в глаза и потребовать гарантий. В других условиях Василий, безусловно, посмеялся бы над наглостью какой-то букашки, осмелившейся бросить ему вызов. Но в тот вечер перевес был на моей стороне: у меня находились останки Ирины, и только я имел возможность выяснить, при каких обстоятельствах она потеряла ту великолепную телесную оболочку, которую он так любил. Василий принял правила игры и стал горячо меня уверять в намерении исполнить обещание.

— Клянусь, я отвечу на твой звонок в любой час дня и ночи, сержант, — сказал он, приложив руку к сердцу. — Не беспокойся. Мне не меньше тебя хочется знать имя подонка, убившего Ирину. Даже ценой собственной жизни.

Я подверг его уверения беспощадному анализу, прекрасно понимая, чем он промышляет, хотя в мое поле зрения попала лишь надводная часть айсберга. Но от этого мужское слово не становится менее весомым. И я ему поверил.

— Хорошо, давай свой номер. А пока мы приготовимся к опознанию, окажи мне услугу. Найди все ее фотографии, особенно те, где Ирина улыбается. И чем шире она открывает рот, тем лучше.

— Сделаю, сержант.

На обратном пути машину вел я, а Чаморро сидела рядом и изводила меня упреками в чрезмерном легковерии:

— С завтрашнего дня его номер будет занят. Вот увидишь.

— Не думаю, — вяло возразил я, не желая ввязываться в спор. На меня вдруг десятитонным грузом навалилась усталость, веки налились свинцом и не хотели подниматься.

— Твой ответ меня не убеждает, — не отставала Чаморро.

— Взгляни на создавшееся положение с практической точки зрения, Чаморро, — взмолился я. — Силой нам его не одолеть — он бы ускользнул, предварительно расквасив нам физиономии, а там — ищи ветра в поле. Отпустив его сейчас на все четыре стороны, я, безусловно, рискую, однако лотерея — тоже риск, и в нее играет весь мир. И потом, не такой уж я болван, каким ты меня пытаешься изобразить, и кое-что смыслю в психологии людей. Во-первых, он сам подал заявление о розыске — отрицать данный факт нелепо; во-вторых, исходя из предположения, что женщина, находившаяся с Тринидадом Солером в мотеле (а в ней опознали Ирину Котову), и женщина, чей труп обнаружили в Паленсии, одно и то же лицо, кажется маловероятным, чтобы наш подопечный так жестоко расправился со своей девушкой. Наоборот, интуиция подсказывает мне: впервые за всю историю расследования мы встретили человека, который искренне хочет нам помочь. А если я не прав, то готов отвечать головой или, на худой конец, съесть собственную треуголку.

Признаться, ночь, проведенная нами в одной комнате, не обошлась без маленьких недоразумений. Чаморро выудила из чемодана пижаму в цветочек с короткими штанишками. Мне же, в виду непредсказуемости сложившейся ситуации, пришлось щеголять перед моей напарницей в длинных до колен боксерских трусах не первой свежести. Пользование туалетом тоже не прибавляло мне уверенности, и я бы погрешил против истины, назвав свое пыхтение в кровати безмятежным сном праведника. Но лучше опустим занавес над этой жалкой сценой.

Для опознания трупа мы запросили помещение в мадридском морге. Я дрожащими от волнения пальцами набрал номер Василия, но тот, выполнив обещание, сразу же ответил на звонок и согласился приехать по указанному адресу. Наш подопечный появился у здания морга минута в минуту с конвертом оранжевого цвета под мышкой. Его одежда — рубашка и темные брюки — отличались невиданной скромностью, чего никак не скажешь о той роскошной спортивной машине белого цвета, из которой он вышел. Лобовое стекло было заляпано распластанными насекомыми и, судя по их количеству, переезд из Малаги в Мадрид занял около трех часов.

— Фотографии, — сказал он, протягивая мне конверт.

Каюсь, я до последнего момента сомневался в правильности нашего решения подвергнуть его столь жуткому зрелищу, но победила целесообразность: в конце концов, именно для этого мы его и вызвали, к тому же он сам настаивал на освидетельствовании трупа. Мы откинули простыню; русский покрылся смертельной бледностью, и я испугался, как бы он не рухнул на пол всей своей тяжестью двухметрового колосса. Однако Василий стоически выдержал процедуру, и когда я, прикрыв останки, спросил, опознал ли он в них Ирину, отчужденно проговорил:

— Трудно что-нибудь утверждать — от нее почти ничего не сохранилось.

— Нам нужно знать наверняка.

— Думаю… Я… Нет, не могу сказать ничего определенного.

Он удрученно замолчал и ненадолго потерял счет времени и пространства.

— Минуточку. А ее одежда? — встряхнулся он, и в его глазах блеснула искорка надежды.

— Нашли только это, — ответил я и бережно протянул ему трусики, помещенные в герметический пакет.

Василий растерянно его принял, поднес к лицу и стал жадно крутить в руках, пытаясь разгладить ткань через полиэтиленовую пленку. Мы, затаив дыхание, наблюдали за его манипуляциями, но предпочитали не вмешиваться. Наконец Василий оставил пакет в покое и застыл, словно в гипнотическом трансе. Потом поднял глаза, повернулся ко мне и твердо заявил:

— Теперь я убежден — это она.

По его лицу бежали слезы, в то время как мы с Чаморро наклонились над пакетом, разглядывая место, куда он показывал. На хлопчатобумажной ткани едва обозначалась вертикальная полоска длиной в два сантиметра, вышитая розовыми шелковыми нитками. Увидев наше недоумение, Василий поспешил объяснить:

— У Ирины была навязчивая идея помечать нижнее белье розовыми нитками и всегда в одном и том же месте.

Мы пригляделись. Вертикальная полоска на глазах преображалась в очертания буквы «И»,[55]на которую раньше никто не обращал внимания. Я посмотрел на Чаморро. По всей видимости, у нее в голове мелькнула та же, что и у меня, догадка: если признать опознание состоявшимся, руководствуясь столь шатким доводом, как розовая шелковая нить на трусиках, то начальство не преминет показать нам, почем фунт лиха. Мысли судебного медика, по-видимому, двигались в том же направлении. Но раз в нашем распоряжении не имелось ничего лучшего, приходилось довольствоваться малым. Мы поблагодарили Василия и попросили его не исчезать. Русский все еще не опомнился от потрясения: он то плакал от горя, то улыбался от осознания важности своей лепты, внесенной в расследование. Прежде чем сесть в машину, он попросил: