И все же неправильным было бы считать, что сбор доходов, поддержка армии, оснащение флота, отдача распоряжений, управление военными кампаниями в XVI и XVII веках происходили так же, как, скажем, во время вторжения в Нормандию в 1944 году. Как показал анализ выше, военная европейская машина раннего Нового времени была громоздкой и неэффективной. Формирование и управление армией в этот период было ужасно трудным предприятием. Разношерстные войска, потенциально нелояльные наемники, нерегулярное снабжение, транспортные проблемы, отсутствие единого вооружения — все это приводило большинство военачальников в отчаяние. Даже если правительство выделяло на военные нужды достаточно средств, коррупция и неэффективное использование делали свое «грязное дело».

Таким образом, вооруженные силы нельзя было считать надежным и предсказуемым инструментом реализации государственной политики. То и дело из-за плохого снабжения или, еще хуже, невыплаты жалованья из-под контроля выходили значительные группы солдат. Фландрская армия за период с 1572 по 1607 год пережила как минимум 46 бунтов. То же самое, хотя и не так часто, происходило и с другими мощными армиями — шведами в Германии и кромвелевской «армией нового образца». Вот как по этому поводу сокрушался Ришелье в своем «Политическом завещании»:

Проблемы с выплатой жалованья и снабжением очень сильно влияли на боеспособность армии. Согласно свидетельствам одного историка, удивительные мобильные кампании Густава II Адольфа в Германии были продиктованы не стратегическими планами в духе Клаузевица, а всего лишь насущным поиском продовольствия и фуража для огромной армии{123}. Задолго до высказывания Наполеона, ставшего афоризмом, военачальники знали, что армия марширует, когда сыта.

Подобные физические ограничения существовали и на государственном уровне, особенно если речь шла о сборе средств на ведение войны. Ни одна страна в те времена, какой бы богатой она ни была, не могла оперативно оплачивать расходы при длительном военном конфликте из текущих средств, поступавших в казну. Всегда существовал разрыв между величиной государственных доходов и необходимыми расходами, и этот вопрос можно было решить только путем займов — как у частных банкиров типа Фуггеров, так и позднее на организованном финансовом рынке путем выпуска гособлигаций. Однако стремительно растущие затраты на военные действия то и дело вынуждали монархов отказываться от выполнения своих долговых обязательств, уменьшать содержание благородных металлов в монетах, а также предпринимать иные отчаянные меры, которые несли лишь кратковременное облегчение и одновременно создавали проблемы в долгосрочной перспективе. Как и их военачальники, стремившиеся во что бы то ни стало сохранить дисциплину в армии и не дать умереть с голоду лошадям, правители раннего Нового времени предпринимали действия весьма сомнительного характера, чтобы свести концы с концами. Принуждение подданных выплачивать дополнительные налоги, выбивание «пожертвований» у состоятельных граждан и Церкви, переговоры с банкирами и поставщиками военного снаряжения, организация захватов иностранных кораблей с богатствами, а также удержание многочисленных кредиторов на безопасном от себя расстоянии — вот лишь часть того, чем более или менее постоянно приходилось заниматься монархам и их чиновникам того времени.

Цель данной главы не в том, чтобы показать, что Габсбурги были не в состоянии сделать то, с чем другие державы смогли справиться столь блестяще. Вы здесь не найдете разительных отличий, так как между успешностью и неудачей существует слишком тонкая грань{124}. Все государства, даже республика Соединенных провинций Нидерландов, оказались в очень жестких условиях из-за постоянного оттока ресурсов на военные и военно-морские кампании. Все они при этом находились в условиях недостатка финансовых ресурсов, в состоянии постоянных вспышек недовольства в войсках из-за недостаточного снабжения, сопротивления высоким налогам внутри страны. Как и годы Первой мировой войны, этот период также можно охарактеризовать как проверку на прочность, толкающую воюющие стороны все ближе и ближе к краю пропасти — к полному истощению ресурсов. К последней трети Тридцатилетней войны уже было заметно, что ни один из военных альянсов не способен выставить многочисленную армию, соизмеримую с теми, которыми в свое время командовали Густав II Адольф и Валленштейн, поскольку каждая из противоборствующих сторон буквально исчерпала свои человеческие и финансовые резервы. Победа антигабсбургских сил тогда носила достаточно условный характер. Они справились с врагом лишь потому, что лучше сохраняли баланс между своей материальной базой и военной мощью, чем Габсбурги и их союзники. По крайней мере некоторые из победителей осознали, что источники национального богатства требуют более бережного отношения во время затяжных военных конфликтов. Они также вынуждены были признать, что торговец, мануфактурщик и фермер не менее важны, Чем офицер кавалерии или пикинер. Между этим признанием и более эффективным управлением отдельными элементами экономики оставалось сделать один шаг. Если выражаться словами герцога Веллингтона, то «шансы были более чем равны у той и другой стороны». Таково большинство великих противостояний.

Подписание Пиренейского мирного договора, конечно, не положило конец противостоянию великих держав в Европе, как и не искоренило привычку разрешать все споры между собой с помощью войны. Однако полуторавековая мировая история борьбы начиная с 1660-х годов имеет свои существенные отличия от того, что происходило в течение предыдущего столетия, и изменения эти были отражением очередного этапа эволюционного развития международной политики.

Наиболее важной особенностью политического мира после 1660-х годов стало формирование по-настоящему многополярной системы европейских государств, каждое из которых все чаще принимало решение о войне или мире исходя из «национальных интересов», а не межнациональных или религиозных. Но нельзя сказать, что изменилось все и сразу. Еще до 1660-х годов, вне всякого сомнения, европейские страны лавировали меж двух огней — собственных мирских интересов и религиозных предубеждений, которые даже в XVIII веке еще подогревали многие международные споры. Вместе с тем главного характерного фактора 1519–1659 годов — австро-испанского альянса Габсбургов, воюющего с коалицией протестантских государств и Францией, — больше не было, а на смену ему пришла менее крепкая система краткосрочных и постоянно меняющихся союзов. Страны, являвшиеся врагами в одной войне, зачастую становились союзниками в другой. Это говорит о том, что во главу угла теперь ставили «реальную политику» (Realpolitik), а не религиозные убеждения.