Разумеется, я испытывал добрые чувства к человеку, который абсолютно добровольно и без какого бы то ни было вознаграждения привёл в порядок часть чужого дома и помыл нашу домашнюю птицу, но в тоже время такое бескорыстие казалось мне несколько странным. Хотя, вероятно, в этом мире есть и подобные люди. Не только такие, как мы, что постоянно разводят грязь. Но что-то всё же меня цепляло… Жена и дочери дружно и весело рассказывали о господине Миками. Особо была возбуждена Асаги:

— Загадка цикад разгадана! Говорят, что люди ели цикад и их оболочку не только в те времена, когда жил Фабр, о котором я вам говорила, но едят и в наши дни, в разных странах мира. Поскольку цикад считают лекарственным средством, то они ни в коем случае не могут быть ядовиты для селезня. Так сказал господин Миками… Он закончил ветеринарное училище. Ещё господин Миками сказал, что у Кастро признаки пододерматита. Он придёт завтра в первой половине дня и осмотрит селезня. Хороший человек! Он не враг!

По словам жены, господин Миками недавно перебрался сюда из Токио и поселился в многоквартирном доме недалеко от парка, в глубине жилого массива. Сегодня он лишь навёл порядок в загончике для Кастро, но пройти в дом отказался.

Я подумал: хорошо, что не прошёл в дом. Сделай он это, и вся его приязнь к нам на этом закончилась бы. Мне опять вспомнились его белые длинные пальцы, которыми он держал тёмно-синюю певчую цикаду. Жена всё рассуждала: если он действительно появится завтра, то придётся провести его в дом; предложить чашечку кофе. Да, видно так, ответил я.

По привычке, сложившейся в нашем доме, вечером накануне визита постороннего человека жена методично, в обеих руках перетаскивала в свою комнату площадью около четырех татами[6]различные вещи, которые оккупировали гостиную, — выстиранное бельё, высохшую ещё несколько дней назад мохнатую купальную простыню, гладильную доску, висевшее ещё с весны на вешалке тёмно-голубое пальто Аканэ, пустую коробку из-под процессора, который я привез с Акихабары, засунутые под софу детские штанишки и прочее.

Кроме того, она аккуратно, так, чтобы не нарушить форму, переносила к себе в комнату «очки», которые обычно валялись в коридоре, перед туалетом и ванной комнаткой. Если аккуратно стянуть с себя брюки, спортивные штаны, а потом резким движением выдернуть из них лодыжки, то образуются два кольца. Их окрестила «очками» Асаги, и с тех пор эта «очковая» практика стала в нашей семье повседневной. Получалось, что мы как бы сбрасывали с себя старую кожу, переодевались во что-то другое, а прежнюю кожу оставляли тут же, на месте. Нижнее бельё, образовывавшее внутреннее кольцо внутри кольца джинсов или брюк, Аканэ и Асаги называли «старческими очками» — с толстыми линзами. Понимаю, что стыдно говорить о подобных привычках, но должен признаться, что через несколько дней после «сбрасывания кожи» мы, бывало, вновь просовывали ноги в штанины и натягивали на себя джинсы, брюки, леггинсы.

В результате переноса вещей комната жены, и без того постоянно захламленная, до такой степени переполнялась самыми разнообразными предметами, что, казалось, просто треснет. В результате неимоверных усилий наше жилище было подготовлено для приёма господина Миками.

Примерно в полночь я проснулся от шума моторов. Их грохот словно обволакивал ушные раковины. Сквозь шум мощных моторов пробивался голос человека, похожий на звук раздираемой жести. Он, похоже, кого-то звал. Может быть, один из парней, остановив мотоцикл под надписью «RUBBISH» и глядя на одно из круглых окон на втором этаже нашего дома, в самом деле зовет кого-то? Может, Аканэ высунулась из окна и сейчас разговаривает с парнем на мотоцикле? Может, наша женственная Аканэ сказала ему что-то грубое и вульгарное — такие слова, какие мне и слышать-то не доводилось?..

От диких фантазий мне стало трудно дышать. Я почувствовал, вероятно, не вполне оправданную ненависть к этим типам на мотоциклах, в горле даже запершило. Однако вскоре шумная ватага пришла в движение, большая змея постепенно стала значительно тоньше и превратилась в ленточного червя, а затем отдалилась настолько, что практически исчезла из виду. Зато послышалось какое-то недовольное кряканье селезня.

Я спустился по ступеням вниз. Поднял трубку стоявшего на полке телефона. Чёрный шнур телефонной трубки и провод, тянувшийся от стены, настолько переплелись, словно чёрные спагетти с каракатицей, что трубку можно было дотянуть только до пояса. Чтобы сделать звонок, следовало наклониться и в такой позе прижать ухо к телефонной трубке. Мне не хотелось звонить в полицию, пребывая в такой позе. Я раздумал делать это.

Я открыл холодильник, чтобы достать пиво. Тарелка с оставшимися после двухнедельной давности ужина кусочками жаркого из свинины и редьки стояла на другой тарелке, на которой уже несколько месяцев «охлаждались» остатки жареного мяса. Жир приобрёл белый цвет и затвердел, блюдо казалось приготовленным из воска. Рядом лежал открытый тюбик с майонезом, под ним — высохшая икра минтая, приправленная солью и перцем. В глубине стояла бутылка с заплесневевшими бамбуковыми ростками, приправленными солью, и лежала тоже заплесневевшая упаковка икры морского ежа; стиснутые между ними куриные крылышки протягивали ко мне свои белые пальчики, взывая о помощи.

Всё это в полной мере походило на известную картину Джерико «Плот “Медузы”». На плоту навалены друг на друга голые трупы, лежат больные, полумёртвые люди; еле держатся на ногах, бессильно протягивая руки к бушующим волнам, ещё живые… тучи, похожие на чёрную плесень, поникший парус… Из холодильника доносились слабые жалобные стоны. Но я безжалостно захлопнул дверцу.

Я думаю о господине Миками. У меня появляется ощущение чистоты, словно бы всё мое тело омыли очищающей струей. А что если господин Миками поможет нам? Эта мысль неожиданно пришла мне в голову, пока я пил из банки пиво. Потом я отправился досыпать.

4

На следующее утро господин Миками в белоснежной рубашке «поло» с короткими рукавами шагал по аллее сакур. Над его головой нависали ветки деревьев, листва, образовавшая несколько ярусов, отбрасывала на рубашку зелёные тени. Между деревьями пробивались звуки учебной пьесы Бургмюллера «Искренность». Чувствовалось, что восьмые правой руке пианиста даются с трудом, и совсем неважно обстоит дело с легато. Звуки лились не плавно и гладко, а получались резкие и отрывистые. Иногда пианино заглушало стрекот цикад.

Господин Миками шагает с прямой спиной, его движения легки и упруги, как на соревнованиях по спортивной ходьбе. И учебная пьеса для пианино, и стрекот цикад воспринимаются мною как некая музыкальная тема в честь визита господина Миками. Я увидел его, когда озабоченно шёл к воротам, заметив опять появившиеся под надписью «RUBBISH» пустые банки и окурки. Он нес какой-то бумажный свёрток. Его сверкающие белые зубы можно было рассмотреть даже издалека. Вбежав в дом, я возбужденно крикнул трём женщинам:

— Господин Миками пожаловал!