После того, как господин Миками стал захаживать к нам в дом, ничего в нём ровным счетом не изменилось: мы по-прежнему не прибирали комнаты, разбрасывали вещи, словом, вели себя по-свински. Если носки, которые я надевал, не были новыми, только что купленными, то, бывало, я надевал носки от разных пар, какие давала жена, следя только за тем, чтобы они более-менее сочетались друг с другом по цвету и рисунку. Аканэ и Асаги же спокойно разгуливали в беленьких носочках, совершенно разных и по длине, и по рисунку.

Не менялись и привычки дочерей: Аканэ после школы входила в гостиную, где, как всегда, были разбросаны рекламные объявления, носильные вещи, оберточная бумага и прочее, цепким взглядом выхватывала какие-нибудь сладости на столе. Потом, не отводя от лакомства глаз и не меняя выражения лица, с грохотом роняла на пол портфель, будто у неё вдруг случился вывих пальца, и плюхалась на стул.

Вещей в доме становилось всё больше и больше. Словно через щели в доме постоянно проникали извещения и напечатанные на хорошей, сверкающей словно бритва, бумаге рассылки — из магазинов, из вечерней школы: это было похоже на письма с угрозами о том, что вещи будут всё прибывать и прибывать — пока мы не сдадимся и не смиримся с этой реальностью.

Не изменилась и привычка жены оставлять на столе пластиковые пакеты из супермаркетов и вываливать их содержимое.

Я знал, что около года назад всё женщины в нашей семье стали пользоваться на троих одними и теми же трусиками. В этом отношении тоже ничего не изменилось. По утрам дочери хватали первые попавшиеся трусы, не разбираясь, чьи они, и отправлялись в школу. Если утром чистых трусов не находилось, то и Аканэ, и Асаги без особых раздумий могли схватить старомодные панталоны бабушки, моей тещи, которая жила вместе с нами, пока не скончалась в возрасте восьмидесяти одного года несколько лет назад. Я знал об этом, потому что был свидетелем ежеутренних перепалок между дочерьми.

Однако жена, как бы спохватившись, стала слегка пользоваться косметикой. Как-то я увидел, что она старательно протирает лицо чем-то вроде марли, смоченной туалетной водой. Она определённо пыталась извести тёмное пятно на кончике носа. Асаги, поддавшись увещеваниям сестры, стала иногда надевать бюстгальтер. А до того как у нас в доме стал бывать господин Миками, она не признавала никаких бюстгальтеров. Кроме того, я, Аканэ и Асаги стали определённо реже оставлять в туалете журналы и газеты.

С появлением господина Миками самые большие изменения произошли с Кастро. Возможно, благодаря цикадам и искусственному газону он окреп, к нему вернулся аппетит; птица поправилась настолько, что Асаги даже пошутила, что «надо бы приготовить из Кастро “утку по-пекински” и съесть». После того, как господин Миками добавил в аквариум солянокислого хинина, золотая рыбка избавилась от белых точек и стала плавать уже не боком, а так, как положено — спинным плавником вверх.

Наряду с уткой и рыбкой метаморфозам подверглись и наши растения. Если раньше они были покрыты пылью и засыхали, то теперь принялись жадно тянуться вверх, словно желая получить ещё какую-нибудь подпитку — не то листья, не то стебли. Зелень стала более богатой, насыщенной; казалось, что растения слегка шевелят своими щупальцами.

Господин Миками стал захаживать в дом и в моё отсутствие. Таким образом, он общался с тремя женщинами чаще, чем со мной, и, следовательно, у них появилась возможность узнать побольше об этом человеке.

Раньше он жил в Токио и работал ветеринаром. Был женат, потом развёлся, выплатив жене довольно большие деньги; причём, сделал это не по её требованию, а добровольно. Кажется, до сих пор любит бывшую жену. Детей не имеет. Сейчас будто бы служит в какой-то компании в Иокогаме, занимаются вопросами водоснабжения. Любит традиционное японское печенье. К этим сведениям о господине Миками Асаги с некоторым недовольством присовокупила: «Он всё никак не пригласит к себе в гости, — а живет он в многоквартирном доме недалеко от парка».

Учитывая, что часть этих сведений жена почерпнула не от самого господина Миками, а от окрестных домохозяек, принимать всё на веру было бы глупо. Но, несмотря на то, что мы узнавали всё больше, понятнее мне господин Миками не становился. Речь не только о его внешнем виде. Кажется, что весь он какой-то бесплотный. Когда он торчал на крыше, у меня было такое чувство, что ветер продувает его насквозь. Тогда я подумал… правда, я тут же отмел эту мысль, но всё же — я подумал, что он как «мнимая единица, число i»: попробуй возвести её в квадрат — получишь отрицательную величину. Я отмел эту мысль потому, что тогда получалась, что мы четверо, в отличие от господина Миками — действительные числа. Так ли это? Я не мог сказать такое с уверенностью.

Господин Миками и после этого, словно вихрь, раза два в неделю залетал к нам в дом, мыл селезня, менял воду в цветочной вазе, протирал растения. Кошка Нэкос всё не возвращалась. В то время я полагал, что в нашем доме не происходит никаких кардинальных перемен. Но если посмотреть на ситуацию более внимательно, то можно было сказать, что зона гигиены или, скажем, зона чистоты в нашем доме постепенно расширялась.

Однажды господин Миками явился с бутылкой растворителя и наждачной бумагой. Он спросил, можно ли удалить надпись со стены дома. Тут меня что-то зацепило, но я не придумал веского повода для отказа. Я только спросил сам себя — а хорошо ли заставлять человека идти на такие жертвы?

Под действием растворителя толстый слой краски надписи «RUBBISH», стекал по стене дома, как розовые слёзы. Но цементный сайдинг, похоже, очень глубоко впитал в себя краску, и поэтому буквы, хоть и утратили прежнюю яркость, всё равно читались без труда. Мы с господином Миками всё тёрли и тёрли буквы наждачной бумагой, но слово не исчезало, словно проникло до самой сердцевины дома.

Господин Миками грустно усмехнулся:

— Не получается. Просто напасть. Какой-то розовый ужас.

Я подумал, что слово «RUBBISH» стало своеобразным ярлыком нашего дома. Но не стал говорить об этом господину Миками.

Семь букв, образовавших слово «RUBBISH», утратили прежнюю неоновую яркость, и стали едва заметными. Их можно было принять за тонкие красные кровеносные сосуды. И всё же слово RUBBISH оставалось на доме, вроде невыводимого родимого пятна.

6

Теперь при появлении господина Миками я первым делом смотрел на его руки — что он принес на сей раз, а стало быть, какие кардинальные перемены ждут нас теперь.

Господин Миками с радостным видом стоял в дверях нашего дома, в руках у него были два предмета Т-образной формы с ручками, хлопчатобумажные перчатки, резиновые перчатки и что-то ещё.

Он пояснил:

— Это резиновая швабра для мытья окон.

А затем, даже не дожидаясь моего разрешения, приступил к работе.

Наши окна не мылись уже почти три года. Во всё окна были вставлены прозрачные стёкла, но за три года они покрылись таким слоем грязи, что стали походить на тонированные. Через кухонное окно, выходившее на дорогу, практически не было видно ничего.