Вот и сейчас Ко валев нёс на руках живого и невредимого Бурьяна, главного героя минувшей ночи. Нёс потому, что так надёжней. Ни пуля, ни осколок не заденет собаку. Никита не мог: осколком зацепило руку. Вот же гадство – не вовремя. Ну да ладно, переживём. Где наша не пропадала. Ковалёв чудом успел в пылу боя перехватить поводок собаки и перебежками, перебежками продвигался вперёд. Раз, два, три и… – плюх на землю! Во время коротких остановок, лёжа, накрывал пса своим могучим телом. И снова – раз, два, три – и опять со всего разбегу в грязь лицом, подминая под себя спасителя отряда. Фу–у-у! Пронесло!

И все же хоть и с потерями, но они вырвались из кольца смерти. Прорвались к своим. Хоть и не так удачно, но объегорили лохматую с косой. Ещё как объегорили! Фигу с маслом ей показали напоследок – получай! Что морщишься, гадина, не нравится? А–аа, то‑то же… И сейчас, отдуваясь, Ковалёв нёс – из последних уж сил – их спасителя. Валился от усталости, но нёс. Ещё немного, ещё чуть–чуть. Н у а теперь все – дошли. Хрипя от натуги, приговаривал, утирая солёный пот вперемежку с грязью:

— Ну и здоров же ты, Бурьян! Ох, тяжёл ты, парень. Мужик, мужик… Скоро, скоро папашей станешь. Живи долго, пёс.

После этого рейда Бурьян стал всеобщим любимцем в отряде. А незадолго до своей гибели он ещё раз спас им жизнь…

Уже ударили первые морозы. И надо сказать, нешуточные. Коченели, как цуцики, выжидая в засадах танковые колонны немцев.

Ух, ты–ыы! Ну и холодина! Зуб на зуб не попадает. Одна лишь отрада, что и фрицы, гадёныши, мёрзнут ещё как. А холод, как и голод, известное дело – не тётка. Сильней бы морозы вдарили, пусть передохнут все на нашем холоде, сволочи окаянные. Туда им и дорога.

И случилось одно непредвиденное обстоятельство… Хотя на войне трудно угадать, что с тобой произойдёт через минуту, через час, не говоря уже, что будет через день. Тут гадай не гадай на кофейной гуще – все равно не допытаешься. А узнаешь, лишь прожив эту самую минуту, этот час, этот страшный день. Если… если сильно повезёт.

Наткнулись они на немецкую разведгруппу у себя в тылу, когда скрытно, оставив полуторки на развилке дорог, двинулись тёмной ночью густым лесом на позиции пехотного полка. Шли неспешно, чтобы не шуметь. Им не то что шум, малейший шорох ни к чему. Кто знает, что их поджидает здесь, в прифронтовой полосе? Никто никаких гарантий авансом не выдаёт. Потому лучше и выдвигаться так, чтоб тебя никто не увидел и не услышал. А бережёного, как известно, Бог бережёт. И тут…

И тут снова Бурьян замер, щерится недовольно. Стоп! Замерли, вслушиваясь. А кругом лишь непроглядная темень – ни зги не видно. Да ветер шумит в кронах деревьев. Но Бурьяна не проведёшь. Понятно – чужие им путь пересекли. Явно немцы. Неужто опять «бранденбуржцы»? И носит же их нечистая сила по нашим тылам.

Засада? Что делать?

Решено было пятерых, не считая Бурьяна, послать на разведку, выяснить, что там и как там. Главное сейчас для Никиты и его товарищей – разведать силы врага. Что он там удумал? Надо же, враг у них в тылу!

Двинулись.

Остальные силы отряда, разделившись на две части, принялись обходить засаду с флангов. Но это была не засада. Это была немецкая разведгруппа и, как потом выяснилось, с «языком». Час от часу не легче! Но этого они не знали, да не могли знать. Сейчас, в этот момент. Первая мысль – опять «бранденбуржцы» охотой на них занялись. Ну и что? Чья сегодня возьмёт?

…Сгубил немцев мороз. Он в ту ночь нешуточный был, а ближе к рассвету и вовсе рассвирепел. Люто кусался. Сбились они в одну кучу на небольшой поляне. Грелись, по всей видимости, перед решительным броском. А на морозе оно и понятно: малюсенькое тепло от плотно прижавшихся друг к другу тел сморило в сон. Волей–неволей сладкая дрёма смыкала веки и убаюкивала сознание – сейчас – ещё немного – ещё чуть–чуть. И сладкий липкий сон уже не даёт пошевелиться, парализует волю и все дальше и дальше уносит на крыльях в безмятежное царство Морфея.

В общем, сыграл мороз злую шутку с разведгруппой… А может, они своими телами важного языка (армейский полковник из штаба по нужде ночью вышел и был оглушён в два счета и бесшумно утащен в лес в качестве важной добычи), обездвиженного и больше всех замёрзшего, обогревали? Полковник‑то, как был в одной гимнастёрке, так и остался в ней. А морозяка‑то ого–го – лютый! С ним не пошутишь.

Но как бы там ни было, проморгали немцы Никиту и его группу, проморгали. Дрёма в тылу врага – ненадёжный товарищ. Бдительность на нет сходит. А значит – пиши, плохи твои дела. Заснули фрицы, как в яму провалились.

…Подползли вплотную. По реакции Бурьяна Никита понял, что, кроме этих немцев, никого больше нет. Одна группа врага – и то легче! Ну уж с одной группой они‑то справятся за милую душу.

Тут главное – внезапность. За своими посылать смысла нет. Ещё вспугнут закемаривших на опушке. Тогда ещё вилами на воде будет писано, как оно обернётся. Надо атаковать самим. Только самим. Медлить нельзя! Решено… Никита решил рискнуть, чтобы окончательно огорошить врага. Деморализовать его. По его команде Бурьян, грозно рыкнув, бросился на дремавших немцев. Эффект рыка овчарки был ошеломляющий, взорвав хрустальное безмолвие в морозной ночи. Немцы оцепенели от ужаса.

Кто‑то из них со сна лишь успел выкрикнуть приглушённо: «Volf! Volf!» И все. И уже испускал последнее дыхание под плотно сжавшейся челюстью собаки на своём горле. Опасен, ох как опасен был Бурьян в таких вот скоротечных схватках, один на один! Молнией бросался на врага, с лету вцепившись ему в горло. Тот обычно и ничего сообразить не успеет, падая от стремительного броска громадной собаки. Бурьяну этого только и надо. Ну а мощная челюсть тольк о довершает начатую работу, ломая и круша, словно гигантские жернова, податливую человеческую плоть. Да и страх обуяет врага, заставляя цепенеть от ужаса. – Volf! Volf!

Волк! Волк! И как тут в штаны не наложить, когда вдруг на тебя бросается неизвестно откуда взявшаяся разъярённая лохматая махина, оскалив в прыжке клыкастую пасть. Секунда – и смерть, чур, чур не меня! Страх божий!..

Вот и сейчас кто‑то из немцев принял, по всей видимости, Бурьяна за дикого волка. Сработало! Ещё как сработало… Мгновение – и уже вся фрицевская группа попала под острые лезвия финок. Кого не успели зарезать, застрелили в упор из трофейных «вальтеров», захваченных вот в такой же стычке с «бранденбуржцами» неделю назад.

Когда подоспел Ковалёв с отрядом, на опушке лежали бездыханные тела десятерых немцев. Мертвее не бывает. Тут же, одиннадцатым, распластался застреленный в горячке полковник штаба.

В кромешной темени поди разбери, кто свой, а кто чужой. Да и когда разбираться?

Лишь когда осмотрели убитых, сообразили, почему немцы задержались здесь. Видимо, делали короткий привал. Мало того что «язык» у них бременем был, так ещё и двоих раненых на себе пёрли. И, по всей видимости, один из них был командиром разведгруппы. Ну а с мёртвых какой спрос? Ни ответа, ни привета. Одно успокаивало Ковалёва – на «бранденбуржцев» они не были похожи. И то слава богу… Повезло им сегодня.