Еще одна смертная казнь «за слова» – для тех, кто «дерзает судей, комиссаров и служителей провиантских, такожде и оных, которые на экзекуции присылаются, бранить и в делах принадлежащих их чину противится, или какое препятствие чинить». Здесь, правда, есть варианты: в зависимости от положения оскорбленного и тяжести оскорбления преступник мог «прощения просить» или попасть в тюрьму, но возможна была и казнь – по понятной и для Петра абсолютно логичной причине. «Понеже таковыя особы все обретаются под его величества особливою протекциею и защитою, и кто в делех принадлежащих их чину противное учинит, оный почитается, якобы он его величества протекцию презрил». Перед нами традиция, идущая из глубины веков: государев слуга представляет личность самого государя, а значит, его жизнь, с точки зрения законодателя, во много раз ценнее жизни простого человека. Но только в данном случае речь идет не об убийстве чиновника, а о нанесении ему оскорбления или о неповиновении.

Много статей подробно разбирают разные варианты нарушений при несении караульной службы, карая их смертью. Кроме того, казнить предписано было тех, кто в общественном месте «свою шпагу обнажит в том намерении, чтоб уязвить», то есть начнет дуэль. При этом, даже если «он никакова вреда не учинит, живота лишен аркебузированием будет» – опять наказание за слова и намерение. Не будем полностью списывать этот закон на российскую жестокость – вспомним кардинала Ришелье, который за сто лет до Петра убедил короля в том, что дуэль заслуживает смертной казни: брат великого кардинала погиб на дуэли, а сам он жаждал усилить государственный контроль над любыми спорщиками. Во Франции, впрочем, дуэлянтов не «аркебузировали», а обезглавливали.

Смерть ожидала и того, кто плохо запомнил пароль, и уж тем более того, кто выдал его противнику или не стал выполнять порученные ему работы.

Отразилась также в «Воинском артикуле» долгая (и безуспешная) борьба Петра с коррупцией: воровавших у солдат офицеров ожидали галеры или расстрел. При этом в случае неуплаты жалованья в срок те, кто публично начинал «о деньгах кричать», считались изменниками, а значит, тоже обрекались на смерть. Любопытное рассуждение: офицеры, ворующие жалованье, – изменники, но те, кто возмущается тем, что ГОСУДАРСТВО недоплачивает, – изменники тоже. Казнить и тех и других.

Смерть ожидала и тех, кто во время передвижения своей части без разрешения отойдет «для добычи, или чего иного ради» – так пресекалось мародерство. Казнили тех, кто не уберег знамя, кто перебежал к противнику, а потом попал в плен к своим.

Кроме того, следовало казнить тех, кто грабил город после штурма и обижал местных жителей, – какая забота! Правда, здесь есть несколько чудесных примечаний: «женский пол, младенцы, священники и старыя люди пощажены быть и отнюдь не убиты ниже обижены» – за это полагалась смертная казнь и объяснялось, что «чрез сие чести получить не можно, оных убить, которые оборонятися не могут». Далее оговаривалось, что всего этого нельзя делать, если не было «от фелтмаршала приказано», то есть приказание вырезать местных жителей могло и поступить. Вспомним город Батурин, поддерживавший Мазепу, жители которого были почти полностью уничтожены по приказанию Меншикова.

Точно так же и грабить город нельзя до тех пор, «пока все сопротивление престанет, все оружие в крепости взято, и гварнизон оружие свое низположит, и квартиры салдатам розведены, и позволение к грабежу дано будет». Это же касалось и тех, кто поджигал неприятельский город «без приказу». В общем, грабить и убивать местных жителей можно было, только когда разрешат, без разрешения – смертная казнь.

Казнили тех, кто убил пленных, которым была обещана пощада, и тех, кто уговорил коменданта сдать крепость, – офицеров всех без исключения, а солдат «десятого по жеребью» (опять видно облагораживающее душу изучение истории Древнего Рима). Можно было казнить также тех, кто во время осады пытался «словом или делом к обороне робость какую подать» или не хотел идти в бой.

Конечно, недостоин был жить и тот, кто вступил в «тайную и опасную переписку» с неприятелем – при этом вполне логично для человека, убившего собственного сына якобы ради государственных интересов, оговаривалось: «Такожде не позволяется ни сыну с родным своим отцом, которой у неприятеля обретается, тайно корреспондовать». Пленные, которые тайно переписывались со своими, тоже должны были быть казнены как изменники. Казнить следовало и тех военных, которые в письмах родным и близким сообщали о «воинских делах».

Казнили тех, кто не донес о вредителях и шпионах, тех, кто взял «патенты или манифесты» неприятеля – сегодня мы бы сказали «листовки» – и разбросал их, тех, кто распространял «фалшивые и изменнические слухи», «чрез которыя робость салдатам причинена быть может».

Предписывалось казнить и зачинщиков «непристойных подозрительных сходбищ и собраний воинских людей, хотя для советов каких-нибудь (хотя и не для зла) или для челобитья…» – то есть даже те, кто собирал однополчан для обсуждения совершенно неопасных вопросов, уже создавали столь опасный прецедент, что заслуживали смерти, как и офицеры, позволившие подобное «сходбище».

Казнили бунтовщиков, но еще и тех, кто, увидев «ссору, брань или драку между рядовыми», призывал товарищей на помощь, то есть превращал драку двух человек в массовую, а заодно и тех, кто прибегал помогать. Казнили за поединки, за распространение «пасквилей, или ругательных писем», за причинение смерти в результате побоев (очевидно, наказание шпицрутенами не подпадало под эту статью), за пользование услугами наемного убийцы.

Не остались без внимания законодателя и самые ужасающие убийства, хотя и с поправкой на армейскую жизнь: «Ежели кто отца своего, мать, дитя во младенчестве, офицера наглым образом умертвит, оного колесовать, а тело его на колесо положить, а за протчих мечем наказать. Толкование. Ежели сие убийство учинитца не нарочно, или не в намерении кого умертвить, якобы кто похотел жену свою или дитя наказать, и оную так жестоко побьет, что подлинно от того умрет, то правда, что наказание легчее бывает. А ежели умышленное убивство будет, тогда убийца имеет мечем наказан быть».

На одну доску были поставлены отец, мать, маленький (только маленький?) ребенок и офицер – за них полагалось колесование, за другие убийства – обезглавливание. При этом, если жена или ребенок умирали от побоев, то есть муж и отец не собирался их убивать, а хотел только «наказать», кара была «легчее» – отношение к домашнему насилию достаточно ясно.

Казнили насильников и грабителей, а также и тех, кто за взятку пропускал людей, стоя в карауле.

Самоубийцу хоронили в «безчестном месте», то есть не в освященной земле, а того, кто покушался на самоубийство… ну конечно же, казнили.

Была, конечно, предусмотрена казнь и за экономические преступления – и тут тоже видна существовавшая тогда система ценностей. Самая легкая смерть выпадала тому, кто крал крепостного, – за это отрубали голову, а вот тех, кто ограбил церковь, предавали куда более мучительному колесованию. Того, кто украл государевы или государственные деньги, вешали – не так ужасно, как колесование, но более позорно, чем обезглавливание. Кстати, заодно вешали и тех, кто не донес.