Пашка шевельнулся, неловко упёрся в канистру с «незамерзайкой». С хрустом отломилось оперение стрелы, торчащей в плече. Боль взвилась до затылка, Пашка застонал, но Ната его не слушала. У неё получилось закурить. Она захлопнула багажник, завела мотор.

Пашка снова оказался в лесу — уже точно сообразил про морок и боль, и попытался выкарабкаться из влажной высокой травы. Где-то журчал ручей. Рука не слушалась, живот болел, а из носа и рта капало. Кровь или что-то ещё — не разобрать.

Очнулся в помещении. Куда-то его уже перенесли. Было тепло. Кто-то (конечно же Ната!) уложил его на бетонный пол и прикрыл до пояса старым драным одеялом. Пашка сразу заметил дверь, потому что сквозь узкую щель проникал гутой оранжевый свет, рассеивающийся по пыльному полу. Когда глаза привыкли к полумраку, он смог различить множество картонных коробок, стоящих, лежащих, валяющихся сна боку с вываленными внутренностями — книгами, одеждами, пустыми бутылками и прочим разнообразным хламом, который обычно убирают в подвал, чтобы забыть навсегда. Тут же лежали мешки с цементом, осколки кирпича, куски линолеума.

Он хотел сесть, но боль в области поясницы и в плече заставила вернуться в исходное положение. Перед глазами мельтешили белые пятнышки, во рту пересохло, ужасно хотелось пить. По затылку разливалась тёплая и вязкая боль. Пашка вспомнил звон стекла, вспомнил удар по голове. Каким же он, все-таки, стал слабаком! Ни армия, ни тренировки не помогают от слабости духа. Хотел бы выжить — выжил бы. А так, что остаётся? Лежать и подыхать на пыльном полу. Идеальное место для смерти.

У одной из стен стояли и тихо гудели два старых холодильника. Когда они синхронно замолчали, стало слышно, что над головой кто-то ходит. Послышался приглушенный голос. Скрипели половицы.

Что это за дом, интересно? Куда его привезли?

Осторожно, чтобы не вызвать очередную волну боли, Пашка нащупал стрелу в области живота. Она воткнулась ниже пупка, правее — это был даже не живот, а жировая складка (хоть в чём-то повезло быть толстым!). Острый конец стрелы торчал справа сбоку, распоров кожу. Ранение уж точно не смертельное. Вот только вряд ли кто-то повезёт Пашку к врачу в ближайшее время…

Заскрипели петли. Дверь приоткрылась, впуская много густого света, вошла Ната. Она была в чёрных очках, с платком на голове, скрывающим волосы. Платье помятое, с пятнами крови. В руках Ната держала пластиковый контейнер.

— Очнулся?

— Смотря, для каких целей интересуешься, — с трудом выдавил Пашка. Казалось, звук голоса сдирает кожу внутри рта, будто мелкая наждачная бумага.

Ната подошла, присела рядом. Контейнер поставила у его головы, извлекла плоскогубцы.

— Зубы драть будешь? — усмехнулся Пашка.

Вообще-то, он не шутил.

Ната не ответила, сняла очки, брезгливо осматривая Пашку. Зажала плоскогубцами стрелу в животе, надавила и с хрустом переломила у основания.

От вспыхнувшей боли Пашка едва не заорал, рефлекторно попытался схватить Нату за запястье, не смог, а она засунула руку под Пашкин бок, нащупала кончик стрелы и вытащила её с громким чавкающим звуком.

Пашку разом покинули силы. Он обмяк и заморгал, изо всех сил пытаясь не провалиться обратно в лес, во влажную траву, в загробный мир.

Ната, между тем, нащупала наконечник второй стрелы, под лопаткой, резко выдернула и её тоже. Тут же достала из контейнера пузырёк перекиси, обильно полила на обе раны. Пашка зашипел от боли, задёргался.

— Может, лучше к врачу? К врачу, а? — зашипел он сквозь зубы.

— Заткнись, — коротко бросила Ната, раскладывая на полу пузырёк йода, какую-то мазь, пачку стрептоцида, свернутый рулон ваты.

Несколько минут Ната неловко возилась с ранами, прижигая и обрабатывая с двух сторон. Потом направилась к холодильникам. В полумраке было не разглядеть, что там лежит. Ната вернулась с кубиками льда в целлофановой упаковке. Положила одну на живот, вторую на плечо.

Пашка затих. Холод приятно растекался под кожей, заглушая дёргающуюся боль.

— Ты какая-то извращенная маньячка, — пробормотал Пашка шепотом. — Так обычно не делают, если хотят завалить человека.

— Мне твоя смерть не нужна, — ответила Ната. — Ты мне ничего не сделал… Если не считать, что сунул нос, куда не надо. Но, я думаю, договоримся.

— Конечно, договоримся.

Ната едва заметно улыбнулась, посмотрела в глаза Пашке и спросила:

— Передумал умирать?

— Что?..

— Ты же всегда был трагической фигурой. Помню, Лерка тебя как-то притащила к нам в дом, как своего ухажёра. А ты напился вискаря и рассказывал Вике, что хочешь умереть. Типа, у тебя депрессия и постармейский синдром. Какую-то чушь нес. Наш отец к твоим годам в Афгане уже побывал, так что мы, конечно, посмеялись. Но ты глуп, как и моя сестричка, поэтому не заметил… И каково сейчас? Когда у тебя две новые дырки в теле, хочется умирать? Мне почему-то кажется, что не очень.

В воздухе разлился запах йода. Пашка попытался собраться с мыслями — не очень-то хорошо получалось, потому что одурманенный болью мозг не хотел включаться, не хотел генерировать что-то подходящее.

— Я не хочу умирать прямо сейчас, вот так, — наконец, сказал он. — В каком-то подвале, как собака. Тем более, не хочу, чтобы меня убила именно ты.

— Это почему?

— Потому что люди умеют прощать. Я пришёл к тебе в дом, чтобы попросить прощения за Леру. Она дурочка, сама не ведает, что творит. Да, переспала с Денисом, да, поступила как стерва, как полная безрассудная сволочь. Но она готова приползти на коленях, лишь бы ты её простила. Я поэтому и приехал, из-за твоей сестры. Какой бы идиоткой ни была, она верит, что ты умеешь прощать.

Ната всё ещё разглядывала Пашку. Неопределённо хмыкнула.

— Смешно. — сказала она. — Как всё повернулось. Она сломала мою жизнь, а я, стало быть, теперь выгляжу исчадием ада? В этой истории я — жертва. Или кому-то не ясно? Я потеряла любимого мужа, потеряла веру в настоящую, искреннюю любовь. Моя сестра трахалась с Денисом почти год, за моей спиной, и даже не думала раскаиваться. А когда припёрло, почувствовала опасность, то сразу «готова приползти на коленях»? Это двуличие и лицемерие, Паша. Нельзя так. Я могу прямо сейчас всадить в тебя ещё одну стрелу, в голову, например, но никогда не буду лицемерить и просить за это прощения.

А ведь она могла всадить, без шуток. Пашка не то, чтобы боялся, но он был искренен, когда говорил, что не хочет умирать здесь. Не так Пашка представлял смерть, не к такому готовился.

— В общем, я не собираюсь тебя переубеждать. — Ната сложила вещи в контейнер и поднялась, стряхивая пыль с колен. — Но и убивать тоже не буду, не бойся. Умрёшь там, где захочешь.

— Тогда почему ты меня оставляешь здесь?

— Я же говорила — нужно будет договориться. Завтра утром я вернусь. Сделаем несколько звонков, а потом посмотрим. Силён не тот, кто говорит, а тот — кто делает.