свитки, отсрочку, покрывавшую постыдное малодушие видимостью дружеского участия, и — венцом болотно-вязкого бессилия — чары, затуманившие последний разум.

Синеглазую Айрин не зря чествовали прекраснейшей из королев, изяществом подобной самой Жрице.

Фладэрик, сердито вколачивая каблуками замковую пыль, направился не в палаты, пожалованные в почётной Алой башне, что подпирала Королевскую, а прямиком к чародеям, куда обыкновенно подданные предпочитали не соваться. Во-первых, проницательные вельможи справедливо опасались за жизнь, поскольку чудовищный выкидыш колдовского зодчества слишком горестно вздыхал и постанывал, шатаясь на ветру. Во-вторых, сносить паскудный нрав и странные пристрастия обитателей выучились единицы.

Замковые чародеи, за редким исключением, страдали от целого вороха одержимостей и недугов, включая прострелы и подагру, чем объяснялись немотивированная агрессия, сварливость и не без основания подозреваемый каннибализм.

Фладэрик относился к особенностям придворных чароплётов снисходительно, как к издержкам ремесла. В конечном итоге, ему вменяемые колдуны или сильно уравновешенные шаманы тоже не часто попадались.

Поднимаясь по изломанной, попятнанной реагентами и основательно подкопчённой винтовой лестнице, Адалин сознательно игнорировал антураж: покойничков разной степени свежести, цепи-кольца-решётки, вмурованные в стены под произвольными углами, бодреньких тварей, пробравшихся с Кромки и контингентом местным полонённых в клетях, а то и стенах. Клацающие во мраке челюсти восторга не вызывали, но отчего-то и не беспокоили. Пойманные мудрецами кромешные страсти стерегло проверенное столетиями колдовство. Магические знаки, начертанные на камнях, и заговорённые решётки, отлитые узором. Куда опаснее выглядели сточенные, скользкие ступени. И сами мудрецы.

Что ллакхарские чудодеи, что навьи, отличались досадным легкомыслием, давно поправшим здравый смысл любопытством и чреватым последствиями нездоровым интересом к Кромке, а значит, и тому, что притаилось за ней.

«Ты теперь Кромешник, — прошелестели в памяти цветастые осколки. — Тебе сторожить границы».

Кромка отделяла явь от запредельных сфер, где людям, да и нелюдям, не находилось места. Где властвовали силы, непонятные и чуждые подлунным землям. Где царил иной закон. Размыкать Кромку, погружаться в неё или пересекать непосвящённым возбранялось. Ведун Беггервран из Драб Варьяна, старейший из шаманов, однажды проговорился, что и посвящённым там делать нечего: духи Кромки непостижимы, вероломны и не ведают привычных чувств. Но так ехидный старец, закусывая высушенной шляпкой мухомора, частенько говорил и про живых.

«Твоя рука сжимала рукоять», — улыбнулся Ваа-Лтар.

«Твоя», — отозвались ломаные тени, прятавшие шахту.

Фладэрик так погрузился в размышления, что на припылённую окрестность внимания не обращал, пока из очередной ниши ни вынырнул окутанный сапфировым мерцанием долговязый силуэт, напоминавший остов в полотне больше, чем окрестные скелеты.

— Упырь? — Инистый призрак кашлял, заслоняясь широким рукавом белоснежной рубахи. Несколько некрупных, в пядь величиной, светляков разгорелись ярче за плечами белёсого умертвия, щедро озарив исчерченную копотью кладку. Покатые ступени ввинчивались во мрак вдоль шахты.

— Здравствуй, Сполох, — поприветствовал Адалин, чуть улыбнувшись.

Тегейриана Эльзанта — ещё одна неразгаданная шуточка падкого на всякую придурь старика-Майлгуана, нарекшего мальчишку-первенца женским именем — за навязчивую страсть к воспламенениям остроумно прозвали Сполохом. Белёсый, перламутрово мерцающий чародей-динстманн на службе Её Величества обладал бесспорными талантами, которые охотно демонстрировал при любом удобном случае. И сейчас как раз задумчиво облокотился в ожидании о разомкнутую решётку побочного хода. Полыхавшие потусторонней синевой зенки помаргивали. Скуластый красавчик нагло лыбился, широко раздвигая бескровные губы. Зачёсанные в гладкий хвост волосы цвета лебединого крыла блестели.

Поглядев на перламутровое исчадие заколдованной башни, Фладэрик внезапно сообразил, кого ему так навязчиво напомнил до срока поседевший, выдубленный Гристоф. Пожимая протянутую, сухую, как щепа, истончённую ладонь, Адалин прикинул, что ранее никогда не интересовался причинами странного преображения чароплёта. Помнится, ещё четверть века тому наследник Эльзантов щеголял каштановой шевелюрой и соболиными бровями, теперь льдисто-прозрачными, точно узоры на зимнем окне.

— Чего зенки сузил, Упырь? — фыркнул Тегейриан с прежней, почти ласковой усмешкой и пропустил гостя вперёд себя в полутёмный лаз. Светляки медленно угасали, исходя серебром.

— Кашель. Ты болен? — кратко поддёрнул плечами Адалин. Сполох легкомысленно взмахнул прозрачной кистью, в широком, не подвязанном рукаве сорочки напоминавшей высохший стебель кошачьей петрушки. — И почему в одной рубахе?

— Тигель рванул, смердит, зараза. Как раз шёл переодеться. — Ухмылка чародея сделалась язвительнее. — А кафтан с окна швырнул, аккурат в садик Её Величества хлопнулся. Чубушник оттенять.

— Озорничаешь, — проникаясь настроением, одобрил Адалин. — А что насчёт кашля?

— Простыл, наверное, — Эльзант небрежно перебросил над головой пару молний. — Я ждал тебя. Гадал, заглянешь — нет.

Фладэрик прищёлкнул языком:

— И что сказали потроха?

— Что голубей разумнее потрошить в кулинарных целях, — белёсый кудесник хрипло хохотнул и тотчас закашлялся. Да так остервенело, что Упырь обернулся и пристально вгляделся в костистое лицо товарища.

Приступ Фладэрику совсем не нравился. Простуду он напоминал в последнюю очередь.

— Да не гляди ты так! — огрызнулся, сердито утираясь, Сполох. — Сквозняки тут, сам знаешь! Протянуло!

— Смотри, сам не протяни, — намеренно не окончив фразы, Упырь покладисто отвернулся.

Тегейриан в няньках не нуждался. И соображал прытко. Во всяком случае, опасную хворь коронный динстманн сумел бы отличить без посторонней помощи. Раздражённо подтянув ворот рубахи, чародей сощелкнул с пальцев очередную молнию, зависшую болотным огоньком над белой маковкой. Фладэрик поморщился и отогнал непрошенную ассоциацию.

— Я видел твоего брата, — малозначительно заметил он в досаде на собственное малодушие: слишком уж хотелось побыстрее сменить тему.

Эльзант вопросительно заломил белёсую бровь:

— Которого из? — Хоть сколько-нибудь озабоченным динстманн не выглядел. Как и вообще заинтересованным.

— Младшего, Диглэриана. На карауле дулся с близнецами Корсвицами в кости, — отчитался Адалин.

— Недоумок, — ничуть не удивлённый Тегейриан лишь пожал плечами. — Эриан в своём репертуаре. Дурачок порченный — бредит двором и какой-то дичью про славу отечества, — проворчал чародей мрачно. — Отправлю весточку Фрагиану, пусть мозги ему вправляет, мне недосуг, — он снова поперхнулся. И на этот раз откашливаться пришлось чуть дольше.

Фладэрик выжидал с непроницаемым видом, пощипывая зараставший подбородок.

— Скажи-ка, друг, — проронил Упырь прохладно, когда посеревший динстманн распрямился. — А Корнфлид, или кто другой из Старшин Круга, видал вот это?

— Кашель-то? — ехидно искривил бесцветные губы Сполох. — А у нас тут не девичья светёлка, чтоб над каждым чихом трястись.

— М-да, — только и ответил Адалин, всё больше хмурясь.

Девичью светёлку невзрачный оплот навьих чар напоминал в последнюю очередь. А вот заброшенный склеп — очень даже.

— Завязывай тут рожи корчить, — решительно оборвал Тегейриан, заметив характерную складку между бровей. Адалин покачал головой. — Давай-давай! А то подумаю… плохо!

— Подумай хорошо, — от души присоветовал Упырь, сгибаясь под низкую притолоку небольшого портала. Местное обиталище коронного кудесника стерегла толстая, обшитая железом дверь. И наводила она на мысли скорее о подземельях, полонённых чудищах и, почему-то, старцах в колючих власяницах. Упыря аж передёрнуло. Не спасали даже резьба с инкрустацией и свечник.

Сполох, будучи одним из главных