а мы без цветов, — сказал молодой парень без одного переднего зуба, — А это, что у нас за мужик? Сапоги сымай, ты в моих ботинках стоишь, — он ткнул в рыжего автоматом.

— Смотри ка, тут и мальчики и девочки, — сказал плюгавый коротышка, и потянул свои потные ладошки ко мне.

Владик пришел в себя, попытался подняться, но не смог, остался сидеть на земле.

— Не трогай тётю Марину, — сказал сквозь зубы пацан.

— А ты у нас, смотри ка храбрый, уважаю, — плюгавый сплюнул около пацана и пинул ему ботинком в лицо.

Я от неожиданности ахнула, и инстинктивно дернулась в их сторону. Мальчишка упал, хлынула кровь из носа. Перешибу гада, во мне все кипело, готова была кинуться на уголовника. Но тут поймала взгляд Рыжего, который как бы говорил «Не время».

— Бабу пока не трогай, может, там еще есть, — сказал высохший и сморщенный гражданин неопределенного возраста, — Я так понимаю у них там лагерь, чуешь, как жрачкой тянет, — он повел носом, как собака.

Он оглядел поляну, посмотрел на баклажки с водой, на скрюченного Вову.

— Мужиков связать, пацана и бабу за шкиряк и в лагерь, — скомандовал он.

— А чем мы их свяжем? — поинтересовался молодой, натягивая Славкины ботинки.

— Трусами своими, чем же еще? Ремни с них стяни и свяжи. Я бы их тут положил, но мало ли, может, пригодятся. Да одежа у них зачетная, в крови пачкать не хочется. Здоровые, правда, аккуратней с ним, видно, что вояки, если не спецназ.

— Эй, слышь служивый, рыпаться будете с дружком, бабу вашу с пацаном порешим. Ферштейн? — сплюнул плюгавый и ткнул в меня автоматом.

Эх, как бы я сейчас развернулась, но наши мужики боялись. Да и тут шестеро, а не трое, как в Венгрии, и прожженные граждане, с такими надо держать ухо востро. Обыскали наших парней, забрали ножи, мобильник, всякую мелочь из карманов. Связали руки ремнями. Гуськом пошли в лагерь.

— Марина, — услышала шепот Славы, — Не геройствуй, мы справимся сами.

— Разговорчики, — окрикнул нас сушеный.

Было страшно идти в лагерь, ведь там еще ничего не знают, и там еще наши дети. Вышли на пустую поляну, никого не было. На печке кипел ароматный плов.

— Нас тут не встречают. А где все? — развел руками плюгавый, — Как пахнет, три дня нормально ничего не жрал. Сухарь, консерву пожалел, таскайся теперь с этим жирным, — он толкнул пухлого сидельца в бок.

— Итак, граждане наблюдатели, у нас тут ваши друзья. Рекомендую выйти, иначе будет хуже, — крикнул на всю поляну Сухарь.

Никто не откликнулся и не вышел. Надеюсь, они отправились за помощью, однако моторки стояли на берегу.

Глава 30

Своих не бросаем

Граждане не гражданской наружности уселись за столом в шатре. Сухарь стал набирать последние вызовы в телефоне, то ли Славы, то ли Вовы.

— Сейчас мы вас найдем, — задумчиво сказал он.

В одном из домиков зазвонил аппарат.

— Иди, сходи, проверь, — приказал он плюгавенькому.

Тот ринулся на звонок, Вова тихо застонал, решил, что его близкие спрятались в домике. Плюгавый вышел, матерясь, в руках тащил покрывало, на котором лежали почти все мобильники нашей компании.

— Умно, но все равно парочку оставили, значит, по количеству можно посчитать, сколько вас человек, — сделал вывод Сухарь, и стал их считать.

Посчитал, удивленно посмотрел.

— Вас тут целый отряд, мужики, бабы и дети. Малыш, детей много было? — спросил высохший мужик.

— Я не считал, но дети были, — ответил Бугай.

— Всякой твари по паре, — сказал их главарь и начал раскладывать мобильники, — Что в остатке: четыре мужика в кустах, пять баб, и некоторое количество детей. И что они вот так вас бросили? — обратился он к Славе.

— Я вообще не пойму откуда вы взялись, до колонии далеко, да мы бы знали, что вы сбежали, весь бы район знал, а тут тишина в эфире, — не ответил на его вопрос рыжий, а задал свой.

— Ты нас за зэков принял? — рассмеялся Сухарь, а за ним все остальные граждане не гражданской наружности, — Одежда новая, похожа на тюремную, она дешевая, вот нам и выдали, взамен нашего рванья. Рабы мы. Но с другой стороны ты прав, мы практически все бывшие сидельцы, кроме Консервы и Малыша.

— Как рабы? — удивился Вовчик.

— Ну, так. Не знаешь что ли, что у нас рабство процветает? — засмеялся хрипло Сухарь, — Я ходок на зоны еще тот был, как в фильме: «Украл, выпил, сел». Пока туда-сюда ходил, мать померла, ушлые родственнички жилье прибрали. Остался на улице, у меня рожа такая, что на работу брать никто не хотел, да и воры не работают. Какое-то время на общаке жил, а потом меня свои же турнули. Бомжевать начал. Предложили дело, согласился и уехал на три года на бахчи, да стройку коттеджей.

— Слышь, пацан организуй нам горячего пожрать, чего на голодный желудок лясы точить, — он посмотрел на Владика.

Тот его наградил презрительным взглядом.

— Давайте я вам плов принесу, — встала я из-за стола.

— Сиди, украшай наш убогий мир. Пацан пусть шурует, поучится взрослых уважать.

Я посмотрела умоляюще на мальчишку. Он вздохнул, кивнул головой и отправился к казану с пловом.

— Пригляди за ним, — кивнул Сухарь плюгавому, — Только не бей его пока.

— Можно я за бабой пригляжу где-нибудь в домике? — спросил коротышка.

— А мне чего Рыжего оставишь что ли? — нехорошо засмеялся высохший мужик.

— Да ладно тебе, пошли пацан, — плюгавый подцепил Владика за шкирку и поднял со стула.

— Вы девушка кушайте, кушайте, вот салатики, вот колбаска, не стесняйтесь, — он предлагал нашу же еду с щедростью хозяина.

— Спасибо, — усмехнулась я, — Уже накушалась.

— У всех тут примерно одинаковая история, оказался на улице, предложили работу, увезли, родных нет. Малыш в аварию попал, прошлого не помнит, Консерва детдомовский, квартиру отжали и вышвырнули.

— Как здесь оказались? — спросила я.

— Приехали черти с оружием к прежнему хозяину, переговорили с ним, нас построили, выбрали подходящих. Выдали новый шмот и повезли по лесам, по полям. Водила дерева не увидел и нас перевернуло. В живых остались только мы, — он нехорошо оскалился, — Так что мы призраки, нас не существует, у нас нет документов, денег, жилья, родных, нас никто не ищет. С одной стороны страшно для нас, с другой развязывает руки. Предлагаю всем вести себя прилично, и тогда никто не пострадает, за пацана уж извините. Мы поедим, переоденемся, заберем все ценное и двинемся дальше. Моторки ваши приватизируем, — сказал он и приступил к трапезе.

Владик приносил тарелки с едой и ставил перед каждым уголовником. Для меня они всё равно оставались гадами,