Я рассмеялась, и с моей футболки снова посыпались крошки.

– Какая роскошь, – сказала я.

Эмма улыбнулась. Мы обе знали, каково это – быть теми, с кем случается что-то плохое. Едва мы вошли в подростковый возраст, счастливое детство кончилось. Все переменилось. Отношения отца с его любовницей стали достоянием гласности, и наша семья примкнула к клану несчастливцев и неудачников. Теперь нас называли «те самые девочки, дочери того самого мужчины». Первой жертвой пала Эмма: она превратилась в «ту самую девушку», худую девушку, девушку, которая перестала есть. У меня погиб муж. Отец переехал к другой женщине. Нашей матери поставили диагноз. Видимо, стоит только начать – стоит только попасть в число «тех самых людей», – как дороги назад больше нет. Нас с Эммой объединяет общая история косых взглядов, секретов, шепотков за спиной. Быть может, именно поэтому мы обе решили затеряться в городе, который настолько велик, что проглатывает тебя, словно песчинку.

– Считаешь, она меня простит? – спросила я.

– Не знаю, – отозвалась Эмма.

– Думаю, да, – сказала я. – Верю, у меня получится сделать так, чтобы простила.

– Ты запишешь его на диктофон и пошлешь ей? – ухмыльнулась Эмма.

Она обожала эту историю.

– Ты обещала не ворошить прошлое! – возмутилась я. Она всегда поддразнивала меня, всегда пыталась ослабить мое внутреннее напряжение. – И – нет.

– Будь у тебя такая возможность, ты бы это сделала, – не сдавалась она. – Я же тебя знаю. Это по-прежнему в твоем духе. Пробраться внутрь незамеченной и спрятаться в шкафу. «Детектив Блэк. Рада с вами познакомиться». А эти твои занятия единоборствами? У тебя черного лайкрового костюма, случайно, нет?

– Он слишком умен, – покачала головой я. – Он не станет говорить ничего такого, что могло бы его изобличить.

– Вот незадача! – рассмеялась она. – Да, я смотрю, ты действительно обо всем подумала.

– Только сейчас, да и то потому, что ты подняла эту тему.

В этом – вся Эмма. Идея ее, а обвиняет она меня.

– Так, спокойно, – сказала она. – Ты сейчас мне все тут крошками засыплешь.

– Но ты считаешь, что в конце концов все уладится? – спросила я.

– Скорее всего. Рано или поздно она очнется.

– В каком смысле?

– Ну, вряд ли ведь это продлится долго? Их брак, я имею в виду?

– С чего ты взяла?

Эмма рассмеялась:

– С того, что слышала от тебя. С того, как он себя ведет. Это его завышенное самомнение и уверенность, что все вокруг ему обязаны, эти его раздражающие фразочки, которые звучат оскорбительно, а он этого даже не понимает! Мне больше всего нравится та история, ну, когда ему в баре нужно было протиснуться мимо какой-то женщины, вместо того чтобы, как любой нормальный человек, сказать «прошу прощения», он просто взял ее за бедра и отодвинул в сторону – помнишь, ты мне рассказывала? – а когда она обернулась и спросила: «Это еще что такое? Что это было?» – а потом распсиховалась, он запаниковал и назвал ее тупой, а она в ответ послала его в задницу. Может, нужно просто почаще посылать его в задницу?

– Ну да, – отозвалась я. – Тогда Марни точно меня простит.

– Хорошая мысль, – заявила она. – И вообще, если другие люди будут регулярно посылать его в задницу, рано или поздно до него что-то дойдет. Просто расслабься. Все как-нибудь образуется.

Что думаешь? На чью сторону ты бы встала? На его или на мою?

Предположу, что ты выбрала бы меня, и, честно говоря, с твоей стороны глупо было бы утверждать обратное, потому что он уже мертв.

Думаю, если бы ты его знала, если бы у тебя была возможность составить свое мнение, ты выслушала бы меня, согласилась бы со мной, поверила бы мне. Думаю, ты сочла бы его властным и мстительным. Мы бы сели рядышком, набросали список его многочисленных прегрешений и посмеялись над ними. Я была бы твоей союзницей.

Но этого никогда не случится. Потому что ты никогда его не узнаешь. Вот почему так важно, чтобы ты услышала эту историю. Я расскажу ее всего один раз, и это должно случиться сейчас.

Вот как он умер.

Слушай внимательно.

В день смерти Чарльза я ушла с работы раньше обычного. Я очень хорошо помню все события того дня, до мельчайших подробностей, начиная от звонка будильника утром и неприятного открытия, что молоко кончилось и нечем залить мои утренние хлопья, и заканчивая моментом возвращения домой вечером, уже после того, как все произошло. Время от времени я прокручиваю в своей памяти эти события, точно кинопленку, и как бы мне ни хотелось сказать, что они вызывают у меня какие-то переживания, сожаление, ужас или стыд, – это не так. Это был практически во всех отношениях ничем не примечательный день.

Правда ли это? Я изо всех сил пытаюсь быть честной. Но порой сложно понять собственные мысли, с их глубинным течением. К примеру, я задаю себе вопрос: зачем нужно убеждать тебя, что тот день был скучным? Не из тех ли соображений, что я предпочла бы вовсе о нем не говорить? В любом случае это не так уж и важно; я дала слово, что расскажу тебе правду, а факты сами по себе – вещь неопровержимая.

На работе пару недель царило предсказуемое затишье. Летние месяцы были дождливыми и ненастными, зато сентябрь выдался теплым и солнечным. Мы получали на десять процентов меньше звонков, чем в тот же период прошлого года. Видимо, по случаю хорошей погоды людям не хотелось сидеть дома и они дружно отправились в парки и пивные сады.

В пятницу я решила сбежать с работы пораньше, за тридцать минут до того, как телефонная служба поддержки официально закрывалась до понедельника. Я просто взяла сумку и с независимым видом вышла из офиса. Я не знала, заметили мое исчезновение или нет, но, думаю, не заметили, а если и так, мне на это было ровным счетом наплевать.

Меня встретили немноголюдные улицы. Вечерний «исход» из офисов еще не начался. Сперва я собиралась, как обычно, дойти до метро и поехать домой, но потом передумала. Ведь была пятница. А по пятницам я не спешила домой после работы. Меня ждали Марни и Чарльз.

Я зашагала к другой ветке метро: нужная станция находилась не близко, зато по пути к дому Марни не нужно было делать пересадку. Через пару минут пришел поезд, и я устроилась на свободном сиденье в середине вагона: там меньше была вероятность, что придется вставать, чтобы уступить место какому-нибудь пенсионеру с тростью или беременной женщине с животом, лезущим на нос. Напротив меня сидела юная парочка, небрежно одетая: он в спортивных штанах и свитере, она в легинсах и темно-синем худи. Им было лет по шестнадцать – я удивилась, что ребятки в такое время не в школе, – и они были ужасно трогательные. Такие не видящие ничего вокруг себя, такие влюбленные. Его ладонь лежала на ее бедре, несколько выше, чем позволяли приличия, но это выглядело мило, а не вульгарно. Ее голова покоилась у него на груди; думаю, ей было хорошо слышно, как бьется у него сердце. Он время от времени склонялся к ней и прижимался губами к ее лбу, не столько целуя, сколько просто прикасаясь. Они, кажется, вообще не замечали ничьих взглядов, ничьей зависти к их молодости, к их любви, к их наивности.