Он пожал плечами, словно говоря: понятия не имею, о чем она вообще, – и я обернулась.

Марни еще не сняла фартук. Он был серый с белой отделкой и белыми завязками на талии и вокруг шеи. В руке она держала влажное кухонное полотенце, намереваясь протереть сервировочные салфетки на столе. Она склонила голову набок и сузила глаза, пристально глядя на меня.

– Что происходит? – осведомилась она. Взгляд ее буравил меня. Но прежде чем я успела что-либо ответить, она повернулась к Чарльзу. – С тобой все в порядке? – спросила она, и тот снова пожал плечами. – Джейн! – воскликнула она. – Что произошло?

Было уже слишком поздно.

– Он тебя трогал. Ты ведь так сказала, да? Когда именно это случилось?

Я видела, что она рассержена, но у меня не хватило ума понять, что сердится она не из-за меня. Мое сердце безумно колотилось. Наверное, если бы я опустила глаза, то увидела бы прямо через одежду, как оно трепещет под кожей. Руки были холодны и влажны, и я сжала их в кулаки.

Мне очень хотелось сказать: «Ой, да не бери в голову», но Чарльз своими действиями загнал меня в угол, и теперь было уже слишком поздно выкручиваться. Он был человеком умным. И очень искусным лжецом. Возможно, настолько искусным, что и сам верил в свое вранье, а может, просто умел быть невероятно убедительным, но в любом случае он был достаточно хитер, чтобы загнать меня в ловушку моей же собственной правды.

Он хитростью заманил меня на край паутины, и теперь рассчитывать на то, что ложь сойдет мне с рук, было невозможно.

– В чем конкретно ты обвиняешь моего мужа?

Я надеялась, что правда может вызвать у Марни какое-то подобие сочувствия, что она, возможно, решит поверить мне, уладить этот конфликт со мной. Но внезапно я догадалась, на чьей она стороне. Не на моей. И, откровенно говоря, очень глупо было думать иначе. Эмма и та отнеслась к моим словам с недоверием. Чего же было ждать от Марни? Возможно, и ты тоже мне не поверишь.

Ее пальцы дрожали, когда она положила полотенце на столешницу. Бледное лицо пылало. Шея пошла красными пятнами, и они уже подползали к груди.

– Так в чем? – не сдавалась она.

– Он приставал ко мне, – сказала я. – На вашей свадьбе. Мне очень жаль, Марни, но…

– Приставал? – спросила она очень спокойным и очень низким голосом.

Ее взгляд перескакивал с меня на него и обратно.

Я посмотрела на Чарльза. Держался он безупречно, такой умный и гораздо лучше подготовленный, чем я. Его лицо отражало точно выверенную смесь понимания (в глазах явственно читалось: «Она не в себе») и раздражения (напряженный подбородок настаивал: «Ты же не станешь верить в такую чушь, правда? Это же совершенно немыслимо»), в то время как вся его поза кричала: «Я ни малейшего понятия не имею, что за бред тут творится!»

– Да, – подтвердила я и принялась разглядывать свои руки, сложенные в замок на коленях. – Приставал.

– Положил руку тебе на плечо? Да? Это, по-твоему, называется «приставал»?! – Она перешла на крик, и голос у нее сорвался, будто она вот-вот готова была расплакаться. – Честное слово, Джейн… Ты из-за этого все это устроила? Знаешь, если так, то тебе надо лечи…

– Нет, – перебила ее я. – Не только из-за этого. Это еще далеко не все. Он лапал меня, – сказала я. – Он положил руку мне на грудь поверх платья. Тогда я не стала ничего говорить, потому что не хотела портить тебе свадьбу. Но я должна была что-то сказать. Неужели ты этого не понимаешь?

Она склонила голову набок и, вскинув бровь, посмотрела на Чарльза, задавая молчаливый вопрос. Я не смогла его расшифровать и поэтому заговорила снова:

– Думаю, он пошел бы дальше, если бы не появилась ты. По-моему, он… Что было у тебя на уме? – Я обернулась к Чарльзу. – Если бы я поощрила тебя, ты осмелился бы на большее? Или ты сделал это исключительно ради того, чтобы меня унизить? Ты ведь всегда это делаешь, правда? Потому что тебе нравится чувствовать себя выше и лучше всех остальных.

– Джейн… – произнес он. – Я не уверен… Не понимаю, что происходит, но у меня не было никакой задней мысли.

Он поднялся, подошел к Марни, встал рядом, обняв ее за талию, просунул пальцы под завязки фартука и потеребил их. Я немедленно почувствовала себя ребенком, на которого накинулись оба родителя сразу и, нависая над ним, пеняют ему за проделки, а он, съежившись, защищается от их нападок.

А потом его тон изменился, и он взорвался.

– Господи, Джейн! – заорал он так, что Марни вздрогнула. – Это был день моей свадьбы! А ты лучшая подруга моей жены! Не знаю уж, что там тебе примерещилось, но… Хрень какая-то! Боже правый… Нет…

Марни медленно кивнула, и я подумала, что не имеет никакого значения, верит он сам в свою историю или нет, потому что она в нее определенно верила. Ее лицо пылало от ярости, глаза метали молнии.

Он думал, что загнал меня в ловушку, но на каждую ложь всегда найдется другая, более искусная.

Когда-нибудь кто-нибудь непременно скажет тебе, что ложь порождает ложь, и будет прав, но обычно все говорят об этом как о проблеме, а на самом деле это ее решение.

– Он сказал, что хочет меня, что ему всегда нравилось со мной разговаривать, и спросил, взаимно ли это, – произнесла я. – Его рука легла на мою грудь, и он играл тканью платья, перебирал ее, водил пальцами по шву. Пока это была только рука, пока он просто касался меня, я ни в чем не была уверена, понимаешь? Он слишком много выпил и мог трогать меня механически, не замечая, не отдавая себе отчета в своих действиях. Но потом он заговорил, и тогда мне стало ясно, – сказала я, – что это было сделано намеренно.

И она вновь засомневалась.

Но было ли это полной ложью? Если хорошенько подумать? Я искренне считаю, что еще две минуты – и именно это и произошло бы, он сказал бы что-нибудь в этом духе, я совершенно уверена. Потому что Чарльз был из тех людей, кто умело пользуется словами, чтобы манипулировать, чтобы из ничего выстроить целую историю. И слова придавали значение поступку, который сам по себе казался несущественным, неважным, ни в коей мере не заслуживающим внимания.

Хотя да, признаю. Это была неправда. Третья неправда, сказанная мною Марни.

Третья – и, как оказалось, последняя, которую она услышала от меня при жизни Чарльза.

Марни попросила меня покинуть их дом. После того как все было сказано – то есть одно сказано, а другое нет, – она выпрямилась и произнесла:

– Думаю, тебе лучше уйти.

Я была так потрясена, что не шелохнулась.

– Уходи, пожалуйста, – повторила она. – Прямо сейчас. Прошу тебя.

Мы с Чарльзом посмотрели друг на друга, и я поняла, что он думает то же, что и я: что ни один из нас не в состоянии толком расшифровать выражение лица Марни. Мы видели, что она не в восторге, отнюдь, но ее гнев улегся, сменившись чем-то менее понятным. Это было нечто для меня новое, совершенно незнакомое: этот пронзительный взгляд, эти сжатые губы, такие же нежно-розовые, как и всегда, но плотно стиснутые. Кожа у рта казалась землистой и отяжелевшей, какой-то набрякшей.