Клео выждала пару-тройку недель, прежде чем коснуться более личных тем. У Клод есть парень? Или, может… девушка? Клео было непросто, как и любой лесбиянке в балетном мире. Подозревали, что она пялится на девушек в душе. Кое-кто обвинял Клео в том, что она получила место в труппе, потому что спала с директрисой. Парни из техперсонала отпускали всякие сальности про танцовщиц, уверенные, что ей понравится.

После расставания с Ларой Клео была одна. Когда она произносила ее имя, последнее «а» почти не слышалось, как чуть заметный вздох.

До Лары она была не более чем черновиком женщины. Лара вела себя грубовато, опрокидывая стереотипы, к чему Клео не привыкла. Она все поняла, но слишком поздно. Слово «разрыв» как нельзя лучше описывало то, что с ними произошло. У Клер в душе осталась рваная рана. Но разве кто-нибудь, тем более такая девушка, как Лара, согласится строить отношения с тряпкой, о которую вытирают ноги?

Когда Клео исчезла, Клод еще долго с горечью вспоминала, с какой яростью та говорила о себе.

Через три месяца после поступления в «Диамантель» Клео поделилась с ней беспокойством по поводу Джоди, англичанки из Лидса. В номере «Котенок на раскаленной крыше» в пяти метрах над сценой раскачивался кошачий силуэт; затем на него обрушивался дождь из золотистых блесток, и там появлялась девушка в тигровом боди с длинным плюшевым хвостом, обнимающая ногами гигантскую люстру. Джоди потребовала, чтобы для безопасности ей прикрепили к поясу страховочный трос – она же не акробатка. Но дирекция ей отказала, уверив танцовщицу, что никакая опасность ей не грозит.

Клод пыталась успокоить Клео: наверное, они знают, что говорят. Не в их интересах допустить несчастный случай во время представления.

– Ты спятила, Клод? Все же очевидно. В дирекции прикинули: придется менять освещение и переделывать костюм, а это полдня работы и лишние расходы. Слишком жирно для какой-то танцовщицы.

Клод смутилась – ей было трудно усомниться в честности людей, на которых она трудилась четверть века, чем и гордилась. Она пробормотала, что сегодня вечером особенно внимательно посмотрит этот номер.

Клод заметила, что в последнее время балетмейстер что-то уж очень придиралась к Клео – то она слишком высоко задрала подбородок, то слишком низко опустила на бедра руки. Болтали, что вряд ли с ней возобновят контракт. Клод посоветовала ей не вмешиваться в дела руководства.

Клео – короткая пышная юбочка из красного тюля, обнаженная грудь, на ногах кроссовки – резко обернулась. Что значит не вмешиваться? Заткнуться, да? Хороший совет, нечего сказать. Неудивительно, что здесь вплоть до 1995 года профсоюз действовал подпольно. По меньшей мере шесть танцовщиц разделяли тревогу Клео по поводу Джоди. Не считая техников, дополнивших петицию своими соображениями. Клео ее прочитала и передала для ознакомления остальным, включая, разумеется, и Клод.

За двадцать пять лет службы Клод не раз наблюдала, как, хлопнув дверью, с криками и слезами уходили официанты, которым нашлась «замена», и танцовщицы, которых «поблагодарили». Ежегодная текучка в труппе превышала тридцать процентов. Клод держалась в стороне от этих разборок, надеясь, что все как-нибудь рассосется. Такие дела решались на третьем этаже, где сидел владелец, даривший ей на Рождество шоколадки и интересовавшийся, как поживает Нико. Но всеобщее недовольство росло, и на него откликнулась не одна Клео. «Бескостюмная» танцовщица вывесила в холле свою платежную ведомость: немногочисленным в труппе мужчинам платили больше, чем ей. Машинисту сцены отказали в выплате премии за стаж. А Джоди продолжала висеть в пустоте, обхватывая ногами люстру, металлические стержни которой оставляли бордовые отметины на внутренней стороне ее бедер. После каждого выступления англичанка втирала в них обезболивающую мазь, со смехом приговаривая, что всю жизнь страдала от головокружений и даже горные походы в школе прогуливала.

Клео, казалось, последовала совету Клод и помалкивала. Идеальная многоликая дублерша: сегодня – египетская альмея, завтра – исполнительница канкана в сине-бело-красных юбках, в шляпке с пером или в цилиндре, без возражений надевающая слишком тесную обувь и готовая выучить партию в рекордно сжатые сроки.

Девятнадцатого ноября 1999 года Клод подарила Клео на день рождения матроску, как у персонажа мультфильма.

Танцовщица засмеялась, поблагодарила ее и вышла из мастерской, но спустя секунду снова постучала в дверь: «Чуть не забыла, вот петиция, подпишешь?»

Этот листок бумаги уже снился Клод по ночам. Подпишешь – могут и уволить, а у нее ребенок и съемная квартира. Зато проявишь солидарность со своими «девочками». С другой стороны, что значит ее подпись? Клод – ничтожный винтик в этой машине, даже не старшая костюмерша.

По утрам усталость застила ей глаза, так что приходилось дважды примериваться, чтобы продеть нитку в иголку; мало кто продолжает работать костюмершей после шестидесяти, и Клод преследовал страх лишиться этой жизни, полной авралов и тяжкого дыхания танцовщиц. Она проваливалась в сон, изгоняя из мыслей образ Клео.

Сидя за рабочим столом и записывая, что надо сделать, Клод то и дело натыкалась взором на копию петиции, уголок которой выглядывал из-под груды других бумаг и образцов ткани, скопившихся за несколько дней.

Клео заходила в мастерскую, просила сменить неудобную застежку или что-то зашить, но не задавала никаких вопросов.

Приближался Новый год. Клод волновалась из-за «проблемы 2000» – секретарши только о ней и говорили. В отличие от молодой Клео, для которой этот новый мир компьютеров был своим, Клод доверяла только собственным учетным книгам; во всяком случае, ее записи с наступлением нового века никуда не улетучатся.

Пока Клод меняла на корсете острый крючок на кнопку, Клео стояла с поднятыми вверх руками и молчала.

Одевшись, она кончиками пальцев извлекла из-под груды цветных лоскутов лист формата A4, аккуратно сложила петицию, убрала в спортивную сумку и уже в дверях обернулась и сказала:

– Ты заблуждаешься, Клод. Новый мир – он для тебя, а не для меня.

Клео как в воду глядела. Конец света наступил не в новогоднюю ночь 2000 года, а на следующий день. Зрители ничего не заметили – ни японские бизнесмены, ни семейные пары из Гамбурга или Пуатье. Они не заметили, что в номере «Это Париж» не хватает трех танцовщиц, без предупреждения уволенных тем же утром. Все три занимались распространением петиции. Контракт Клео истекал в январе, и ей его не продлили. Клод она ничего не сказала. Новенькой «дублерше» было двадцать лет, она прошла отбор и не верила своему счастью. Пока Клод снимала с нее мерки, та стояла не шевелясь и почти не дышала.

В ноябре 2000 года Клод отправила Клео поздравительную открытку.

Она хотела было добавить постскриптум: «Хорошая новость. Двум техникам выплатили премию за стаж», но в конце концов решила этого не делать.

В 2002 году, впервые за все существование заведения, небольшая группа танцовщиков «Лидо» встретила зрителей перед входом с плакатом, протестуя против условий своего труда.