Клео оттолкнула руку Лары, она не заслужила утешения.

– Сколько тебе было лет, Клео? – снова спросила Лара.

Они молча легли спать. Клео прижалась к спине Лары и мгновенно заснула.

Большинство их общих знакомых думали, что Клео моложе Лары. Когда та в первый раз увидела улыбку на лице Клео, то обнаружила, что зубы у нее как у маленькой девочки. Сейчас все прояснилось. Клео навечно осталась тринадцатилетней и продолжала бессильно колотиться о мертвые углы этой вечности.

После откровений Клео Лара смотрела на нее другими глазами. Игральная карта в руках взрослых, валет, считавший себя дамой, монетка: орел – жертва, решка – преступница.

Сколько их было, соучастников этой смертоносной игры? Преподаватель танца в Доме молодежной культуры: он много раз видел, что Клео встречает после занятий какая-то женщина, и ни разу не поинтересовался, кто она такая. Врачи, которых вызывали к Клео, и ни один из них не расспросил ее так, чтобы она смогла заговорить. Ее родители, не проявившие ни малейшего удивления, когда дочь возвращалась домой с очередным подарком. Официантка, подававшая на стол во время этих «обедов». Кто еще?

Лара взяла на себя роль адвоката маленькой Клео и старалась окружить ее нежностью, даруя ей прощение.

Но все же… Как она могла? Клео прекрасно понимала, что ждет других девочек. Она сама их выбирала и уговаривала. Она никого не предупредила.

И продолжала защищать «ту женщину», наивно полагая, что, возможно, она сама не знала, что творится под прикрытием этих обедов.

Лара размышляла о чертах характера Клео, позволивших ей стать востребованной танцовщицей: умение терпеть боль, дух соперничества, способность беспрекословно исполнять все, что ей прикажут, и воспроизводить не только движения, но и чувства. Клео, послушная указаниям хореографа, режиссера, оператора. Клео, прячущаяся за телевизионным экраном, толстым слоем грима и нарисованной улыбкой.

Как и при выборе фильма, решение приняла Лара. Ее подруги-феминистки организовали группу психологической поддержки и раз в неделю приглашали высказаться жертв сексуального насилия; кроме того, Лара знала одну девушку, которая изучала проблему проституции среди несовершеннолетних.

Клео возмутилась: я не хочу, чтобы ты говорила об этом с другими, я страдаю не из-за того, что со мной сделали, а из-за того, чего не сделала я, никакая я не жертва. Она ушла, хлопнув дверью, но вскоре вернулась и смущенно пробормотала: я хочу забыть. Хотя нет. Она хотела знать.

Клео жила в постоянном страхе. Ее кошмаром были пять букв: БЕТТИ.

Клео, чью улыбку и расшитый стразами бюстгальтер знала вся Франция, бежала от себя, не в состоянии оценить тяжесть содеянного ею – по той простой причине, что не понимала, что сотворили с ней самой. Лара заново открывала для себя Клео, которая перестала быть незнакомкой; она распахнулась перед ней, вывернула себя наизнанку – трактуй увиденное как хочешь. От слов, произнесенных вслух, их зарождающаяся близость пошла трещинами. Каждое слово таило опасность новой ловушки. Лара хвалила свою группу активистов, безгранично доверявших друг другу, и Клео тут же обижалась: конечно, ей Лара теперь никогда не будет доверять.

Лара удивилась, что Клео отказалась понизить свою ставку для молодого хореографа, и та мгновенно помрачнела: значит, она не артистка, а продажная тварь? Тлеющая боль пробуждалась в ней по любому поводу; это была боль девочки, которой взрослые доходчиво объяснили, что за предательство платят одиночеством.

Весенним вечером Клео, только что вернувшаяся из поездки в провинцию, где труппа Малько давала концерт, присоединилась к ним на кухне. Собрание шло к концу, все галдели, и дым висел коромыслом. Текст, который они только что сочинили, заканчивался призывом: «Делите не радость труда, а радость хорошей жизни! Не требуйте улучшить условия эксплуатации и нищеты!»

Как ребенка уговаривают прочитать перед гостями стихотворение, так Лара упросила Клео рассказать остальным о своей работе – репетициях, за которые платили гроши или не платили вовсе; затягивающейся за полночь записи выступлений без вознаграждения за переработку; унижениях и бешеной конкуренции за место в труппе… Клео отмахивалась: когда готовишь программу, часов не считаешь. Что до конкуренции… Ну да, отбор строгий, но ведь не каждый может быть танцовщиком – требуется мастерство.

Лара разозлилась. Нельзя же смотреть на вещи так узко, это вопрос политический. В спор вступил молодой парень и, сознавая поддержку аудитории, со сладострастием набросился на Клео: она же не станет утверждать, что ей нравится работать, развлекая публику? Компания Дрюкера – это форменный бордель! Неужели для нее совсем не важно, чем она занимается?

Ну почему, важно. Ей нравится развлекать других. И почему танцевать на сцене Театра де ла Виль респектабельно, а выступать в телевизионных шоу нет? На каком основании он решил, что балет лишает артиста индивидуальности? Только потому, что его смотрят миллионы телезрителей? Малько популяризировал искусство танца. Что в этом плохого?

Клео и ее коллеги – артисты средней руки. Таких немало. У них в труппе есть девушка из Азии, два парня-араба, чернокожая танцовщица. Клео, например, крепкого телосложения, а еще две девушки – очень хрупкие. Как знать, может, дети, которые мечтают танцевать, но понимают, что в Гранд-Опера их никогда не возьмут, посмотрят на Клео и не бросят свое увлечение? И будут, как она, продолжать ходить на занятия в Дом культуры?

Клео права, поддержала ее Лара: на телевидении тоже могут быть хорошие программы – не все же им показывать голых баб, как в новогоднем ревю?

А что она имеет против новогодних ревю, повернулась к Ларе Клео. Ее смущает нагота исполнительниц?

Не успела Лара ответить, как вмешалась девушка: неужели Клео станет защищать подобных девиц? В перьях, стрингах и прочем? Эти ревю – пошлятина, адресованная фрустрированным обывателям и дающая им возможность подрочить на женщин, к которым в реальной жизни они не посмеют и прикоснуться. А эти женщины наносят урон феминизму!

Все молчали, обескураженные тем, какой оборот принял разговор, а в особенности – красноречием Клео, обычно избегавшей дискуссий. Стоя на чуть расставленных ногах, она подтянула резинку, стягивающую конский хвост, и сказала: ладно, значит, вы судите о качестве выступления по социальному происхождению зрителей? И осуждаете «обывателей»? Ну что ж, ее родители – типичные обыватели. Да и она сама такая.

А потом, что вы знаете о «подобных девицах»? Большинство из тех, кто выступает в «Лидо», учились классическому балету, но слишком выросли, а с таким ростом не примут ни в одну классическую труппу. Чтобы танцевать канкан в «Мулен Руж», надо осваивать специальную технику, разработанную еще в начале двадцатого века. То, что вы называете «дерьмовой работой», не относится ни к одной из «подобных девиц». Что же до феминизма… Ваши женщины переодеваются в мужчин, иначе их никто не примет всерьез, а я на съемочной площадке переодеваюсь в женщину.