После выступления они побыстрее снимали костюмы и как попало бросали на пол, где их подбирали костюмерши.

В гримерке, держа в руках туфли, они переводили дух, ругались с соседкой, из-за которой чуть не упали, хохотали над накладками и жаловались на голод или на тошноту, а иногда на то и другое одновременно. Некоторые ее пылко обнимали: «КЛОД, ДОРОГАЯ, ты сегодня опять спасла мне жизнь!»

Клод издалека слушала, как они, постанывая, переговариваются: «Вода в душевой ледяная / гель закончился / у кого есть тампон?»

Нагруженная порванной мишурой и потерявшим блеск атласом, Клод спускалась на минус второй этаж, где располагались мастерские. По углам ее рабочего стола стояли четыре лампы на шарнирах; вдоль стен тянулись подвижные гардеробные стойки, увешанные костюмами и аксессуарами в порядке убывания востребованности: карминовыми платьями-бюстье, расшитыми бисером, крепдешиновыми вуалями, черными перчатками и диадемами. Все это надо было внимательно осмотреть.

Сделав необходимые записи, Клод закрывала за собой дверь, как делала, выходя из детской.

Владелец «Диамантель» рассказал в интервью журналисту, что его танцовщицы – те же болиды «Формулы-1». Если хочешь, чтобы машина брала с места в карьер, обеспечь ей надлежащий уход и собери надежный обслуживающий персонал, умеющий быстро менять покрышки.

Они все этому научились. Костюмерши, осветители, звукорежиссер, машинисты сцены – с первого дня в компании они осваивали сложную закулисную механику, бесперебойной работе которой не должен был помешать ни один инцидент, ни одно непредвиденное обстоятельство.

Именно этой атмосферы вызова не хватало Клод на пенсии. Держаться в тени, оставаясь невидимой, быть наготове в «быстрой гримерке», где она вместе с другими костюмершами по десять раз за вечер переодевала танцовщиц; рядом с секундомером в руке стоял администратор: до следующего номера у них сорок пять секунд. Десять раз по сорок пять секунд выдохов и пота, возбужденных перешептываний, заглушаемых звуками музыки, доносящимися из зала. Клод приседала на корточки, помогала им снять стринги, одновременно другой рукой запихивая в чашку бюстгальтера выскочившую грудь. Она припудривала тальком подмышку, раздраженную блестками, промакивала салфеткой вспотевший лоб, протягивала бутылку воды; Клод казалось, что пока длится этот ритуал, у нее обостряются все чувства. Она видела все: съехавший набок шов на колготках, покосившуюся диадему, растрепавшиеся кудри парика, сломанное перо, оторвавшуюся ленту со стразами, напряженное выражение лица усталой танцовщицы.

Встречаясь с ними в первый раз, Клод задавала им вопрос: «Как тебе удобнее стоять во время переодевания – лицом ко мне или спиной?»

Они широко распахивали глаза – не привыкли, что кто-то интересуется их мнением.

Некоторые танцовщицы стеснялись этой близости в полумраке гримерки, когда Клод придвигалась к ним так тесно, что забывала их имена.

Тем из них, кто поджимал живот, когда она слегка касалась их промежности, она предлагала повернуться спиной.

Клод знала о них все. Об их крупных телах, тяжелом дыхании, болях, мозолях на ногах, воспалении сухожилий, месячных. Об их привычках. Одна ставила термос в правый угол полки, другая закрывала банку колы фольгой, чтобы не выветривался газ, и в промежутках между номерами делала из нее глоток. Эти «гоночные машины» терпеливо сносили ее «техосмотр» и ждали, когда Клод даст им зеленый свет: можно! И шли на сцену.

В ежедневнике Клод за 1999 год – первый год их знакомства – Клео была представлена в виде ряда разноцветных цифр: 1 м 73 см; 59 кг; 87/60/86. Волосы рыжие. Глаза карие. Несмотря на объем талии, обычный для танцовщицы ревю, руководство высоко оценило новенькую. Клео быстро училась и не моргнув глазом переключалась со стиля на стиль – качество, необходимое на телевидении.

Однажды одна из солисток, австралийка, получила на репетиции травму, и никто не удивился, что заменить ее предложили Клео, которая в пять часов вечера начала разучивать нужные па, а в восемь уже вышла на сцену. На следующей неделе ее повысили до «дублерши» – изнурительная должность, подразумевающая, что она должна знать наизусть все номера, чтобы в случае непредвиденных осложнений спасти ситуацию. Для Клод дублерши всегда были головной болью – чтобы в последний момент приладить костюм одной танцовщицы к другой, требовались всевозможные хитрости. С полным ртом зажатых в зубах булавок, с портновским метром на шее, Клод рылась в пластиковых контейнерах с лоскутами ткани и катушками ниток всех цветов: у австралийки были тонкие руки балерины, и пришлось одеть Клео в болеро, чтобы прикрыть ее трицепсы и дельтовидные мышцы. Когда она заменяла еще одну танцовщицу, Сюзанну, Клод добавила к головному убору Клео длинные перья цвета граната, призванные компенсировать недостающие шесть сантиметров роста.

Раскладывая перед выступлением костюмы в гримерной, Клод слышала, как Клео делится с молодыми танцовщицами некоторыми секретами, например объясняет, что колготки на талии надо немного подвернуть и закрепить резинкой от стрингов; или советует обязательно посмотреть какой-то фильм, и лучше всего на языке оригинала; или помогает одной из девушек нанести на спину слой крем-пудры; или диктует свой номер телефона двадцатилетней русской, у которой в Париже совсем нет знакомых.

Она даже предложила Клод, которую подвела бебиситтер, в пять часов вечера забрать из детского сада Нико. Клео напоминала утенка, всегда готового любому прийти на помощь, из «Утиных историй», которые обожал ее сын.

«Утенок» Клео была со всеми мила и приветлива, но кое-кого могла и осадить. Осветителю, который пожаловался на ее слишком развитую мускулатуру – в свете боковых прожекторов чересчур выпирали ее бедренные мышцы, – Клео ответила, что ей не двенадцать лет, а если ему нравятся маленькие девочки, пусть поищет их где-нибудь в другом месте.

Во время переодеваний Клео предпочитала стоять к Клод спиной, но трудности встречала лицом к лицу. Она не рвалась стать солисткой, ее вполне устраивало положение дублерши. Она охотно заменяла тех, кому не повезло. Не скучает ли она по телевидению? Да не особенно. Если тебя показывают крупным планом, люди потом останавливают тебя на улице, запомнив твое лицо. Или скорее задницу.

На примерках Клод слушала болтовню Клео, которая перескакивала с одной темы на другую. Читала во вчерашней газете рецензию на наше ревю? Представляешь, поместили не под рубрикой «Искусство», а в разделе «Развлечения». И ни строчки про танцовщиц. Все только про костюмы. «Рекомендуется всем, кто любит яркие зрелища» – вот и все комплименты. Зато под рубрикой «Искусство» напечатали статью с восхвалениями «современной жестокости» бельгийского хореографа. Клео этот балет видела. Жестокость там точно присутствует, но только по отношению к балеринам: бедняги, они танцуют голыми и прямо-таки корчатся под белесым светом прожекторов, выставляющим напоказ каждый мелкий дефект. Клео было больно на них смотреть – вот здесь больно! – и она ткнула пальцем себе в сердце. Если она правильно поняла автора статьи, то представители среднего класса требуют «новаторской» наготы, а их ревю адресовано всякой деревенщине и провинциалам, которые специально приезжают сюда на машине, чтобы на них посмотреть. Классовый снобизм, и больше ничего.