Семь лет назад ей было сорок, и у всех проснулась надежда: у тетки «кто-то появился». Если они с этим Робином не будут тянуть, у нее еще есть крохотный шанс забеременеть. Но ничего из этого не вышло, и родственники восхищались самоотверженностью Робина: оставаться с женщиной, не способной родить ребенка, почти ничего не зарабатывающей и вдобавок «не следящей за собой», – вот это называется любовь!

Робин только отмахивался: детей ему хватало в коллеже, где он заведовал воспитательной работой. И гордился тем, что его жена возглавляет в фейсбуке группу волонтеров ассоциации «Права животных – Иль-де-Франс» и немедленно отвечает на каждое обращение.

Как будто у нее на платье была прореха или не поддающееся чистке пятно. За ней тянулась история. Все семьи сотканы из историй; сливаясь в стройный хор, они передаются из поколения в поколение и, словно фундамент, цементируют единство клана надежнее, чем дни рождения: а помните тот день, когда…

Но в семье Антона имелась история, о которой никто не вспоминал. Не потому, что все ее забыли, а потому, что знали слишком хорошо. Она превратилась в элемент декора, который все научились не замечать. Эта история состояла из неловких умолчаний, а ее главным действующим лицом была его тетка, хотя сказать, в чем точно заключалась ее роль, было затруднительно.

Из этой истории Антон знал пролог и эпилог. Его тетка темноволосой девочкой с кожей цвета молочного шоколада начала заниматься балетом в скромном Доме культуры; став чуть старше, она благодаря неустанному труду получила две бронзовые медали за победу в каких-то конкурсах. С тех пор прошло тридцать лет, но родственники все еще недоумевали: в тот год, когда ей исполнилось восемнадцать, она внезапно объявила, что бросает и танец, и сорокалетнего жениха, который в неизменно строгом костюме присутствовал на всех семейных воскресных обедах.

Столько усилий, и ради чего? Чтобы прийти вот к этому? Под «этим» подразумевалось ее вышедшее из-под контроля тело, за которым Антон в детстве украдкой наблюдал, пытаясь отыскать следы бывшей балерины. Например, садясь, она выворачивала ступни наружу. У нее были удивительно тонкие по сравнению с полными плечами запястья. Еще она умела по-особенному легко передвигаться, словно скользила по льду.

Было что-то непристойное в подглядывании за теткой и нахальном желании мысленно снять с нее рубашку со светлым воротником и короткую юбку, в которых она щеголяла в любое время года, и напялить на это рыхлое тело белую пачку. От готовности озабоченно вздыхать, как это делали взрослые, произнося ее имя, тоже веяло предательством. При всем при том Антон считал ее красивой. Но принадлежность к семье требовала преданности незыблемым воззрениям клана.

Так продолжалось до 13 октября 2019 года.

Ужин в честь дня рождения Антона был событием, увернуться от участия в котором не смел ни один из членов семьи. Все явились поздравить своего «маленького принца». Ему ерошили волосы, в очередной раз удивляясь тому, какие они светлые; мать волновалась, что с возрастом он потемнеет, но пока, к счастью, этого не случилось. Каждый день рождения становился поводом вспомнить, как каждый из них в первый раз увидел младенца Антона. В кого же он пошел? Точно не в родителей и не в дядьев, всех поголовно жгучих брюнетов! Антону всегда казалось, что они наблюдают за его жизнью, как будто пересматривают понравившийся фильм, оставшись на второй сеанс. В тот октябрьский вечер шумные и доброжелательные зрители собрались отметить его четырнадцатилетие.

Бабушка и мать, обе с пылающими щеками, сновали туда-сюда, подкладывая ему в тарелку лишний кусок мяса: вот, самый поджаристый, как ты любишь. Антон рассказывал. О прочитанных книгах, об увиденных фильмах, о том, что проходили в школе. Например, о том, как описывали газеты две схожие истории, произошедшие с разницей в десять лет. В 2005 году одна теннисистка призналась, что в возрасте четырнадцати лет стала жертвой сексуальных домогательств со стороны своего сорокалетнего тренера. Особого шума это не вызвало. Сегодня во всех изданиях ее рассказ занял бы немало страниц, как в случае с тридцатилетней актрисой, обвинившей режиссера в психологическом давлении и сексуальных домогательствах. Свою первую роль она получила от него в двенадцать лет. В интервью он оправдывался тем, что воспылал к девочке страстью.

Учитель истории считал движение Me Too не столько эволюционным, сколько революционным. Сестра Антона, Дафина, в шутку воскликнула: «Караул, младший брат стал феминистом!»

Бабушка покачала головой и предложила перейти к десерту и сменить тему.

И тогда раздался еще один голос, робкий и теплый, как летний дождик. Тетка повернулась к нему и вежливо, как заплутавшая туристка, сказала: прости, но…

Как узнать, относится история к разряду Me Too или нет? Какие есть критерии?

Тетка обращалась к Антону как к выдающемуся специалисту. Углы воротника ее белой рубашки лежали на синем свитере, как два неподвижных птичьих крыла. Me Too она произносила ласково, словно кличку котенка – Миту. Голову она чуть склонила набок, лицо выражало нежность, хотя голос звучал твердо, а прозрачные зеленые глаза смотрели прямо. Она засыпала его вопросами.

А если режиссер в самом деле влюбился в актрису, это Me Too?

А если он помог ей сделать карьеру – Me Too?

Что на этот счет им говорит учитель?

А его друзья-одноклассники?

Сидящие за столом замерли, надеясь, что сейчас Антон сменит тему.

Происходило что-то нехорошее, опасное, и каждый спешил подстраховаться: Робин накрыл руку жены ладонью, сплел свои пальцы с ее. Отец Антона прочистил горло, как будто собирался сказать речь. Одна из кузин уткнулась взглядом в пятнышки воска на скатерти. Дядя встал из-за стола и направился к окну покурить, хотя ужин еще не закончился.

Антон не успел ответить, как все заговорили одновременно, стараясь вернуть горизонту ровную голубизну, нарушенную появлением белокрылой птицы.

Некоторые женщины совсем стыд потеряли / лучше постыдились бы / сейчас уже никто не разберется / трагедия там, где есть настоящие жертвы / бред какой-то, все кинулись подавать в суд из-за сущей ерунды.

Оркестр голосов стих. Дождь кончился.

Свечи были задуты; Робин посмотрел на часы и поблагодарил за ужин: до встречи на Рождество. Остальным родственникам он просто помахал, а с Антоном обменялся рукопожатием. Когда тетка наклонилась его поцеловать, Антон шепнул: «Позже. Обсудим это позже».

В теткиной тарелке лежал нетронутым кусок именинного торта, толстый, покрытый агрессивной розовой глазурью.

Вечно она привередничает, ей не угодишь. С детства такой была. Вроде еще больше поправилась, да? А девочкой была такая худышка…

Ностальгические воспоминания о былой красоте тетки знаменовали собой окончание вечеринки. Антон помнил все эти истории наизусть. Ей только двенадцать исполнилось, а мужчины на улице оборачивались ей вслед. В воскресенье вечером, когда холодильник пустел, она звонила в дверь к соседу и плела ему небылицы, выманивая что-нибудь вкусненькое, – а ей тогда и девяти не было. Однажды мать не заплатила вовремя за танцевальную студию, так она пошла к директору, рыдала там и выпросила месяц бесплатных занятий. Апломба ей было не занимать, нашей Бетти. А какая была хорошенькая! Взрослые мужики, глядя на нее, падали и сами укладывались в штабеля… И она всегда знала, чего хочет, что да то да.