всяких церемоний взял из рук Топора стаканчик с кофе и сделал два глотка. Кофе был горячим и отвратительным. Я выругался и вернул ему стакан. И лишь тогда заметил, что с ними стоит незнакомая мне девушка. Я вопросительно посмотрел на нее. В ответ она мне протянула какой-то пакет.

— Ваш дедушка оставил это в автобусе.

Я взял пакет из ее рук и тут же на месте стал рассматривать содержимое. Там была виниловая пластинка Shadowlands Клауса Шульце — видимо для меня, янтарные бусы — видимо, для бабушки — и его личные вещи.

Я снова посмотрел на девушку, и у меня возникло острое желание пригласить ее на хороший кофе.

— Я в Псков иногда заезжаю по дороге домой. У меня тут родственники.

Оказалось, что у нас много общих знакомых, сама она хореограф и недавно начала увлекаться фотографией.

Дед умер ночью, а наутро мы уже возились с документами — точнее, возились Топор и дядя Петя. Я, хоть и был родственником умершего по прямой линии, никак не мог исполнять свои прямые обязанности по организации похорон. Более того, я совсем забыл сообщить матери и тете о кончине деда. В серьезных ситуациях мое волнение трансформируется в какое-то необъяснимое состояние и передается всем остальным, так что даже получение обычной справки занимает у меня несколько часов.

К вечеру нам все-таки удалось решить все вопросы, и дело оставалось за малым — перевести тело на родину и предать земле. Но так как речь шла обо мне, то, естественно, во всем Пскове не нашлось ни одного свободного катафалка, а на машине Топора, понятное дело, перевезти тело не удалось бы. Оставался последний вариант: договориться с водителем рейсового автобуса. И дед продолжил прерванное путешествие — но уже в багажном отсеке, среди тюков и чемоданов.

Я уселся на сиденье у окна и смотрел на дорогу, как это совсем недавно делал дед. Стоял февраль, но снег покрывал поля лишь местами. Было серо и мрачно. Если бы пришлось иллюстрировать смерть, я бы ее описал именно так, нарисовал февраль. Но потом, километров через двадцать, леса начали белеть. Зима возвращалась, и серость размытого пейзажа постепенно приобретала черно-белую четкость. Кое-где на дороге блестела наледь, на которую водитель автобуса старался не наезжать, маневрируя между пятнами белесого льда на черном асфальте.

Пассажиры ехали молча. Разговаривал лишь водитель с товарищем, который сидел впереди и то и дело менял кассеты в проигрывателе. Перематывал песни, потом найдя одну, которую видимо знал и любил, подпевал, а потом опять перематывал либо менял кассету. Салон автобуса был забит громоздкими сумками и тюками. Точно картинка из девяностых, которая не хотела меняться, несмотря на то что на дворе стоял уже двадцать первый век. Самым современным в этом автобусе выглядел я.

Дядя Петя и Топор ехали на машине сзади. Хорошо, что их не было в автобусе — у меня не было желания разговаривать, а молчать из моих знакомых умел только Гога.

Деда похоронили на следующий день после нашего приезда, а уже вечером я написал девушке, которая передала мне пакет деда, и предложил встретиться. Я тогда совсем не удивился, когда она согласилась выпить со мной кофе, а потом не удивился, когда согласилась выпить пива. Потом не удивлялся, когда она приходила ко мне, и мы подолгу изучали каждый сантиметр друг друга. Я удивляюсь, что в последнее время слишком часто вспоминаю и думаю о ней.

Глава 28

≪Когда мне говорят "сядь",

мне уже заранее не нравится

то, что я услышу≫.

В день, когда Жуков сообщил, что собирается расписаться с Аней, умер Арис, его однокурсник. Он был старше меня лет на десять, однако выглядел вполне здоровым. Мы с ним не были друзьями, но мне всегда была приятна его компания. Занимался он строительством и был дважды женат. Второй брак оказался более счастливым, но коротким: всего десять лет он прожил с любимой женщиной, которую встретил еще в начале двухтысячных. В добрачный период она была успешной колумнисткой, а после стала его секретарем. Как легко женщины меняют свои привычки и род деятельности ради того, чтобы мужчинам, которые рядом, было комфортно. Выросший на Кавказе потомок греческих торговцев Арис не хотел жену-колумнистку, которая вращается среди представителей правительственной и культурной элиты, а потом пишет под своим именем смелые и откровенные статьи. Марусю, так он ее называл, не пришлось долго уговаривать, и она с удовольствием стала его секретарем и вела переписку с партнерами и поставщиками стройматериалов.

Они прожили целых десять лет или всего десять лет. Думаю, если считать пятидесятилетие рубежом, то следующие десять уже можно назвать вечностью. За эту вечность у них не было ни ссор, ни обид, зато было много красивых дней.

Интересно, Жуков назначил свадьбу до того, как узнал о смерти Ариса, или после? Если после, то понятно почему.

На поминки мне ехать не хотелось, но пришлось, поскольку Жуков в своей манере решил отпраздновать и помянуть в один день. Место тоже выбрали вполне в стиле Жукова. Безутешная вдова отплясывала под живое исполнение их с мужем любимой песни в любимом заведении супруга — «Интро». Плакала и отбивала ритм ногами, иногда не попадая в такт песни. Она слышала свой собственный ритм. Когда песня кончилась, вдова села за столик и налила себе вина. Взяла бокал в руки и еще некоторое время не решалась сделать глоток. Держала за ножку, почти у самого дна. Потом пригубила напиток и продолжила держать бокал за ножку, поставив на вторую ладонь. Все это она проделывала настолько естественно, что не оставалось никаких сомнений в том, что правила винного этикета ей хорошо знакомы. Я стоял у стойки и наблюдал. Вдова была красива в этом своем трауре. Тогда мне тоже захотелось, чтобы меня провожали с музыкой, и чтобы обязательно на проводах была такая же безутешная вдова: грациозная и одетая во всё черное, можно даже шляпку с вуалью… Но я тут же осекся, потому что последняя женщина, которую я видел в черном, была Оля. Ее, овдовевшую после моей смерти, я представлять очень не хотел. Она и так чуть не стала причиной моей смерти, хоть и воскрес я в тот же день. Но всё равно, первое впечатление сильнее.

Чуть дальше от меня, у стойки, стояла Лиза. Она тоже смотрела на вдову и, видимо, что-то прокручивала в голове, потому что лицо ее менялось: она то улыбалась, то задумывалась, хмуря брови. Я порядком выпил, поэтому подошел