огорчился я. — Так вы скоро вообще потеряете свой язык… Чувашы — не маленький народ. Только у нас в стране больше полутора миллионов.

— Конечно, обидно… Я знаю, что даже в Чувашии уже нет городских школ, где учатся на чувашском… В деревнях и то стали больше говорить по-русски…

Вечером мы сидели у новых хозяев за столом и отмечали новоселье. Почувствовав праздник, Тарья выставила на стол всё, чем они были богаты: начатый пирог с рыбой; что-то типа колбасы, но по форме шире, как круглый хлеб; тыквенные оладьи, ватрушки с картошкой и домашний ржаной хлеб.

— Извините за бедный стол, — сказала Тарья. — Это всё осталось от праздника. У нас шарттан или кагай-шурби делают только по праздникам, а в простые дни мясо едим не часто. Только, если варим, салму или иногда щюрбе. А так картошка, овощи, каши, ну, рыба. Да, в общем, мы сейчас, как и русские, и щи варим, и котлеты, когда мясо есть, делаем… Зато всё из русской печи.

Поставив всё это на стол, Тарья ушла в их с мужем комнату и вскоре явилась во всей красе чувашской женщины. Поверх свободной белой полотняной рубахи типа хитона, расшитой красным затейливым каким-то геометрическим орнаментом вверху и внизу, а также по рукавам, красовался передник, тоже с красной вышивкой и аппликациями.

Голова Тарьи была повязана таким же щедро расшитым и украшенным узорными полосами, орнаментом, кружевом и бисером платком. И я увидел другую Тарью, отличавшуюся от зачуханной бабы, которую мы встретили днём. Эта показалась мне красавицей, какой она, наверно, всегда и была.

Я искренне восхитился действительно красивым нарядом женщины, и та, зардевшись, пояснила:

— Теперь в таких нарядах ходят только в деревнях, да и то, если свадьба или обряд какой, ну, ещё бывает в праздник. А так мы ходим как все, в городской одежде.

А по поводу платка Тарья грустно сказала:

— Видели бы вы наших девушек, когда они надевают тухью или хушпу, украшенные вышивками, бисером и монетами.

И в голосе её слышалась ностальгия по давно ушедшим временам, когда деревенский быт чувашской деревни был совсем другой.

Хозяин, Сандар, или как он сказал: «на русский манер Александр, но все зовут Сашкой», сидел так, как он, очевидно, ходил дома, то есть в длинной до колен белой рубахе без всякой вышивки, но подпоясанной красным шнурком. Был Сандар или Сашка как и другие чуваши, которых я уже видел, невысокого роста, с небольшим монгольским разрезом глаз, широким, как у Толика лицом. Но в отличие от него, с темными жесткими волосами и карими глазами. Толик же при своем монголоидном типе лица отличался европеоидным русым цветом волос и светлыми глазами.

Мы выпили за знакомство, потом за хозяйку и хозяина, причем хозяину налили сразу почти полный гранёный стакан. Я пил тоже из такого же стакана, но налил себе совсем чуть, а Толя от хозяина не отставал и чувствовал себя как дома. Тарья не жеманилась и тоже выпила водки и видно было, что это ей привычно. Как ни странно, Сашка выглядел трезвым и после второго стакана, а Толик заметно повеселел и его потянуло на разговоры. Он вспомнил свою деревню Казанку, откуда приехал в Омск, чтобы поступить в художественное училище, да так здесь и остался. Стал рассказывать про посиделки, которые у чувашей называются «улах».

— Хорошо было, — вздыхал Толик. — Херсем рукодельничают, гармонь, песни, танцы.

— А манкун? — моментально отозвалась Тарья. — Самый лучший праздник. Всё уберешь, помоешь, мужчины вокруг дома все вычистят, выметут. А потом пироги, крашеные яйца, лепёшки, ватрушки…

— У нас на пасху всегда были йава, — добавил Толик.

— А качели, а на санках? — вспомнила Тарья и залилась веселым смехом.

— А пиво из бочек? — напомнил Сашка. — Гуляли так гуляли. — А саварни, когда зиму провожали. Весело было. Особенно, когда чучело сжигали. И пива — море.

— Пиво — это хорошо, — серьёзно сказала Тарья. — Только сейчас больше самогон пьют. Сейчас редко какой мужик в деревне трезвый. Приезжаю в деревню, вроде, все работают от мала до велика, и все не трезвые. А ведь раньше такого не было… Да вон и мой сидит — тихий, работящий, а без водки — никак.

Сашка на незлобивые слова жены не повёл и ухом, только допил водку, оставшуюся в стакане и хрустнул соленым огурцом, смиренно принимая как факт упрёк своей Тарьи.

— А когда я девчонкой жила в Машканке, кроме пива разве что могли выпить медового вина. И пьяных не было… Мы никогда замков не знали, всё на виду. Не дай Бог, кто-то набедокурит — лучше уезжай, потому что житья в деревне не будет… Нигде так старших не уважали, как у нас в чувашской деревне, и все были как одна семья, все друг другу помогали. А теперь как-то быстро всё пошло наперекосяк.

— У Чувашей — как, например, и у якутов, легко появляется алкогольная зависимость, — пояснил я. — Такая зависимость есть у китайцев, японцев и корейцев. Это наследственная причина.

Все чуть помолчали, переваривая новую для себя информацию. Потом Сашка сказал:

— Вишь, Дарья, как оно складывается? Выходит, я, вроде как, и не виноват, что водку пью.

Толик засмеялся, а Тарья безнадёжно махнула рукой, только пояснила:

— Водку-то пить накладно, не напасёшься, так он помаленьку самогон гонит.

И спохватившись, она опасливо посмотрела на меня.

— Володьку не бойтесь, он не выдаст, — сообразил успокоить Тарью Толик…

После выпивки, когда мы ушли в свою коморку, я спросил Толика:

— Я понял, что Тарья почти местная, из чувашской деревни, что под Омском. Встретила Сашку, вышла замуж. Сашка тоже из её деревни?

— Из деревни, только деревня его под Чебоксарами. Будайка называется. Слыхал?.. В этой деревне родился Чапаев. Понял? — и Толик торжествующе посмотрел на меня, наверно, ожидая увидеть на моём лице, если не восторг, то хотя бы удивление. Но я разочаровал его, моё лицо оставалось спокойным, потому что для меня, узнать, где родился Чапаев, было пустым звуком, и мне было совершенно всё равно, что Чапаев, хоть и легендарный комдив, родился именно там, а не где-то ещё.

— А как он тогда в Омске оказался?

— Ты, наверно, знаешь, — продолжал Толик постным голосом, — что ещё до войны из Чувашии людей переселяли на новые земли в Сибирь.

— Ну, в двадцатые годы много кого переселяли или выселяли, перемещали и тасовали, — подтвердил я.

— Ну вот, вся Сашкина семья и попала сюда. Родители потом переехали в город, построились, а Сашка закончил ремеслуху и стал плотником.

— А родители?

— А родители, как и у меня,