они прятались за псевдонимами: один — Андрей Терц, другой — Николай Аржак.

— А в чём конкретно заключается это «порочили»? — прикинулся я дурачком. — Ты, наверно, читал что-то?

— Да кто ж мне даст? — простодушно сказал Жорик и засмеялся. — Но раз арестовали, значит есть основания.

«Не читал, но знаю», — вспомнил я митинг в ленинградском пединституте, когда клеймили Пастернака. Тогда в разгар собрания взял слово блокадник Дима Ковалёв и спросил у зала: «А кто из вас читал «Доктора Живаго»? Рук никто не поднял. «А как же я могу судить о том, чего не знаю?» — спросил Дима, но парторг быстро поставил наивного студента на место. «Товарищ Шелепин тоже не читал этот пасквиль, так что же нам теперь не верить товарищу Шелепину?» — с иронией сказал, как отрезал парторг, и зал одобрительно зашумел. И «единодушное» мнение закрепили на бумаге.

Но это было при Хрущёве. Сейчас наступило время Брежнева.

— Володя, а откуда ты так хорошо знаешь про писателей? Любишь литературу? — спросила жена Жорика Наташа.

— А Володя тоже писатель, — выпалил Иван.

— Как это? — удивился Жорик, а вся остальная компания с любопытством уставилась на меня, будто только что увидела.

— Его рассказы печатали в журнале «Нева», а в прошлом году в Ленинграде вышла его первая книга.

Это прозвучало как гром с ясного неба. Я не ожидал такого поворота, потому что ещё в первый день приезда мы договорились, что Ванька будет молчать о моём писательстве. «Да не смог я промолчать, глядя на снисходительную рожу Жорика, — оправдывался потом Ванька. — Ведь о тебе он знал только то, что ты работаешь у моего батьки на трубоукладке и живёшь в общежитии, а когда я как-то сказал ему, что мы с тобой закончили один институт, его это просто вывело из себя, и он обозвал тебя пижоном. По его понятиям несовместимо иметь дипломом учителя и пойти в слесаря».

— А где можно прочитать вашу книжку? — Наташа вдруг перешла на «вы».

— Наверно, в библиотеке, может быть, что-то осталось в книжных магазинах, — неохотно проговорил я и убийственным взглядом насквозь пробуравил Ивана, отчего тот виновато заёрзал на стуле.

Жорик почему-то смешался, но, помолчав чуть, ехидно сказал:

— Значит, в люди пошел, как Максим Горький.

— «В люди пошел», потому что кормиться надо и не сидеть всё лето у матери на шее, — довольно грубо ответил я, и при этом соврал, потому что у меня ещё оставались почти нетронутыми деньги от гонорара, и я спокойно мог бы прожить до нового учебного года.

Я чувствовал себя неловко. Меня расспрашивали про писательство, и я неохотно отвечал на банальное: про что пишу и как я стал писателем. Я отвечал, что одна книжечка — это ещё не писатель, а стану ли я писателем, покажет время и так далее. Внимание мне было неприятно, хотелось уйти, но рядом сидел Ванька, он привёл меня сюда, и ставить его в неудобное положение я не хотел, хотя был на него зол.

Постепенно всё вошло в своё русло. Иван предложил тост «за хозяйку и за прекрасных дам», мы выпили и ещё выпили. Всё наладилось, но я уже замкнулся и на веселье реагировал вяло, хотя старался улыбаться, делать вид, что разделяю общее праздничное настроение, и даже потанцевал пару раз с Викой, поймав себя на том, что чувствую к ней расположение после её искреннего отношения к стихам Даниэля, невзирая на политику, и, отделив одно от другого, сделала это просто и естественно…

Домой мы с Иваном провожали девушек вместе, потому что они жили в одном доме.

По дороге я прочел то стихотворение Даниэля, последнее четверостишье которого привела Вика:

Да, про любовь, — наперекор «глазку»,

Что день и ночь таращится из двери,

Да, про любовь, про ревность, про тоску,

Про поиски, свершенья и потери,

Да, про любовь — среди казенных стен

Зеленых, с отраженным желтым светом,

Да, про нее, до исступленья, с тем,

Чтоб никогда не забывать об этом:

О дрожи душ, благоговенье тел,

О причащенье счастью и утрате;

Я про любовь всю жизнь писать хотел

И лишь теперь коснулся благодати.

Да, про нее! Всему наперекор,

Писать про суть, сдирая позолоту;

Им кажется, что взяли на прикол,

А я к тебе — сквозь стены, прямиком,

Мне до тебя одна секунда лету.

Мне всё твердит: «Молчи, забудь, учись

Смирению, любовник обнищалый!»

А я целую клавиши ключиц

И слушаю аккорды обещаний.

Я твой, я твой, до сердцевины, весь,

И я готов года и версты мерить.

Я жду тебя. Ну где же, как не здесь,

Тебя любить и, что любим, поверить?

Так я попрощался с писателями, которые идеологически не сошлись с Властью, и этим подписали себе приговор, на долгие годы обрекший их на неволю.

— Ты что, все его стихи знаешь? — усмехнулась Вика.

— Нет, только те, что читал.

Слава Богу, Ванька не успел рассказать про мою особенную память. А если б он ещё вспомнил и о моих экстрасенсорных способностях, я бы предстал перед девушками монстром, которого давно нужно было поместить в сосуд с раствором формалина и продать как экспонат в Кунсткамеру.

— Вань, — сказал я Ивану. — Ты сегодня нажил себе врага. Жорик из тех, кто обид не прощает. Он самолюбив и по натуре карьерист. Может и подлянку какую-нибудь тебе устроить.

— Да что он мне сделает? — отмахнулся Иван. — Сто лет его знаю. И в классе такой же был — подхалим и подлиза. И женился, паразит, на Наташке, потому что отец при положении. Удивительно, как он уговорил её. А она, дура слепая, неужели не видела, что он из себя представляет?

— Не, ребят, мордашка у него симпатичная, — хохотнула Эмма.

— Да ну, Эм, примитивно это. Не с мордашкой жить. Лично я без любви жизни не представляю, — благоразумно возразила романтичная Вика.

Иван поднялся с Эммой в её квартиру, а я попрощался с Викой и пошел в своё общежитие. Вика состроила недовольную гримасу, недоумённо пожала плечами и скрылась в своём подъезде.

Глава 14

Три источника влечений. Письмо с признанием в любви. Холостая жизнь Ивана Карюка. Девушки с пониженной социальной ответственностью Кармен и Эллен. Новогодняя компания в квартире Карюка. Заблудившиеся гости. Романтическая