Женщины меня волновали лишь настолько, насколько это заложено природой и насколько этого требовала физиология, которая определяется всего лишь выбросом в кровь тестостерона.

Древние индусы говорили: «Есть три источника влечений человека: душа, разум и тело. Влечение душ порождает дружбу. Влечение умов — уважение. Влечение тел порождает желание…». Я больше полагался на влечения души и разум. Уловок, которыми пользуются мужчины для соблазнения женщин, я не знал, а поэтому чаще оказывался в ситуации, когда девушка сама проявляла инициативу, и благодаря Богом данным женщине лукавству и кокетству, желание присвоить меня исходило от неё, а я, не искушённый в правилах любовной игры, мог разве что неумело подыгрывать, оставляя за ней право на уверенность, что она объект и жертва моего ухаживания.

Все эти связи не отличались какими-то страстными чувствами и проходили, не задевая сердца и не оставляя глубокого следа в виде душевных ран. Я был однолюбом и маниакально, как Дон Кихот Ламанчский Дульсинее, оставался преданным одной, — той, которая поселилась в небольшом уголке моего сердца, где не осталось места для других.

Однажды я получил письмо из Ленинграда, которое мать вложила в свой конверт, потому что пришло на наш старый домашний адрес. Письмо вызвало у меня чувство боли и ностальгической грусти и оставило неприятный осадок от чувства вины.

На двух листах, написанных аккуратным убористым почерком, содержалось признание в любви. Незнакомка писала, что я не замечал её, хотя старалась быть у меня на виду, а сама так и не решилась признаться в своём чувстве.

Может быть, во мне и сидел, как однажды сказала в упрёк Маша Миронова, «некоторый цинизм», но я искренне жалел девушку, потому что при всей своей кажущейся рациональности сам знал, что такое муки любви.

Как ни пытался, я не мог вспомнить её лица, но остался преисполнен благодарности к чувству той, которую не знал, и которая любила меня на расстоянии и безответно. В конце письма стояла подпись: Марина.

Я так и не вспомнил девушку с именем Марина среди ленинградских друзей. Правду говорят, что люди не замечают, когда их любят. Они замечают, когда их перестают любить.

На письмо я не ответил, рассудив, что переписка всколыхнёт угасающие чувства Марины и даст напрасную надежду, хотя латиняне говорили: «Contra spem spero», что часто происходит с нами, хотя этот путь и ведёт в тупик. Я этого для Марины не хотел…

Иван не раз пытался познакомить меня с подругами своих подруг. Я знакомился, но на этом наше общение и заканчивалось. Пример тому Вика, которая вполне могла обратить внимание на себя не только тем, что знала стихи опального Даниэля, но и вполне привлекательной внешностью. Я обидел её, когда, проводив до дома после вечеринки у Жорика по случаю ноябрьского праздника, Иван остался со своей девушкой, а я сухо попрощался с и ушёл. Я видел, как она недоумённо пожала плечами и поспешила скрыться в подъезде, не поняв, что не так, если между нами уже возникла некая симпатия и ощущение какой-то общности.

Иван вёл холостую и свободную жизнь, не обременяя себя условностями. Иногда он ходил на танцевальные вечера в клуб офицеров, а иногда в парк на «тырло», где у входа на деревянной обрешётке забора висела почти плакатная таблица: «Вход в джинсах на танцплощадку запрещён. Администрация».

Меня туда Иван заманить не мог и после двух или трёх попыток звать перестал, только потом весело и в подробностях рассказывал о своих приключениях. Я до морали не опускался и снисходительно слушал, но меня тоже занимали эти истории, не эротической сутью, а галереей персонажей незнакомого мне быта, с которым я до этого не сталкивался, но которые относились к «культурным обстоятельствам», потому что в газетах с докладом товарища Брежнева на съезде говорилось: «Советский образ жизни — это социальные, экономические, бытовые и культурные обстоятельства, — характерные для основной массы советских граждан».

— Вань, — с улыбкой говорил я, — в двадцатых годах танцы считались мещанским занятием. Даже диспуты проводились на тему: «Может ли комсомолец ходить на танцы?»

— Нашёл, что вспомнить, — смеялся Иван. — Где ещё барушку закадрить, если не на танцах?

Рассказы Ивана не были скабрезны и отличались декамероновским простодушием.

Как-то, когда мы шли с Иваном по улице, его окликнула черноокая красавица. Мы остановились.

— Ты, Вань, куда пропал? Чего на танцы не ходишь? — заговорила красавица, а глаза её перебегали с Ваньки на меня.

— Дела, Кармен. Некогда, — серьёзно ответил Иван.

— А это кто с тобой такой симпатичный? — спросила она игриво. — Познакомь.

— Володя, — представил меня Иван. — Только он не по этой части, у него жена есть.

— Да ладно, — засмеялась Кармен. — Жена — не стена, подвинется.

— Ну и наглая ты дама, Кармен! — со смехом сказал Иван.

— А куда вы идёте, мальчики? Можно я с вами? Вы мне оба так нравитесь.

— Не, Кармен. В следующий раз. Сейчас мы правда заняты, — Иван напустил на себя серьёзность и даже посмотрел на часы.

— Ну, тогда пока! — ничуть не расстроилась Кармен. — Приходите на танцы.

И мы пошли дальше, оставив развязную красавицу Кармен.

— Что за девица? — спросил я Ивана.

— Да баруха с танцплощадки. — Совершенно безотказная баба. Моральных принципов никаких. С ней кажется, весь Нефтегородок переспал.

— Ну, а тебе-то она на кой ляд?

— Да, господи, она сама как-то на танцах ко мне как репей прицепилась, я и пошёл её провожать. Свернули на пляж, и она дотерпела только до первой скамейки… Девка повёрнута на этом деле. Я вообще думаю, что больная.

— А деваха красивая. Всё при ней, — пожалел я Кармен. — А почему Кармен? Имя необычное у нас.

— Да какое имя? Кликуха. Там у них у всех кликухи. У неё подруга есть — Эллен, смазливая, с матовой кожей, дебелая и пышная не в меру. Хотя у мужиков тоже пользуется популярностью.

— И что, ты и с ней был?

— Да ну, я и с Кармен-то с пьяну оскоромился. Да и на танцах, сам знаешь, я не завсегдатай.

— А говорят, у нас проституции нет, — засмеялся я.

— Конечно, нет, — сказал Иван. — Проституция — это когда услуга за деньги, а здесь так, из спортивного интереса. Ну, купят мужики вина; может быть, и подарят что по мелочи. Какая ж это проституция? Наша распущенность — это да, может быть. А, с другой стороны, чего тут лицемерить? В конце концов, все мы живые люди.

— Жениться тебе, Ванька, нужно, — серьёзно советовал я.

— И ты туда же, — добродушно возражал Иван. — Меня мать