народа самоуверенным юношей входил в этот дворец, и ему казалось, что силам его нет конца и краю, что все и вся склонится перед его пламенным желанием… и в его руках будет заветная цель! Зрелым, испытанным мужем возвращается теперь народный представитель в Таврический дворец. Его поступь не так эластична, не так уверенна, как прежде. Но он идет вперед твердой, спокойной стопой. Он узнал теперь свои силы и научился ими управлять и распоряжаться… Он знает: путь долог, и силы надо беречь… Но он знает свой маршрут и знает, что завтра он будет ближе к цели, чем вчера».

Достаточно цинично для человека, сделавшего многое для того, чтобы «поступь была не так эластична» у нового состава Думы. Научены горьким опытом.

Дума сразу же отчетливо разделилась на четыре группы: либералы, правые, социал-демократы и так называемые «министерские», поддерживающие правительство. Ее настроение сразу же обозначилось на выборах председателя, когда 358 голосами прошел кадет Федор Головин (против 100 за представителя правых). Старый земец, один из лидеров Союза земцев-конституционалистов и организаторов кадетской партии. Однако Головин – не Муромцев. Он не стал корчить из себя «следующего за государем», а попытался лавировать между группами. В процессе работы Думы Головин безуспешно пытался достичь согласия между различными политическими силами и делового контакта с правительством. Настолько безуспешно, что уже в 3-й Думе он остался рядовым депутатом, работая в Крестьянской комиссии.

Но зато теперь уже дорвались до трибуны новые «голодные» до позы ораторы: Григорий Алексинский (большевик, член Петербургского комитета РСДРП), Ираклий Церетели (меньшевик, сын выдающегося грузинского писателя Георгия Церетели), философы Сергей Булгаков и Петр Струве, Петр Вологодский (прогрессист, будущий председатель Совета министров в правительстве Колчака), Иосиф Гессен (кадет, издатель «Архива русской революции»), Михаил Караулов (атаман Терского казачьего войска), Александр Кизеветтер (кадет, профессор-историк), Василий Маклаков (кадет, блистательный юрист, был адвокатом на процессе «выборжцев»), Федор Родичев (кадет, автор самого громкого думского скандала со Столыпиным), Андрей Шингарев (врач, будущий министр земледелия и финансов Временного правительства), Василий Шульгин (активнейший монархист).

Появились даже свои, как их называли, трагический и комический клоуны – два бессарабских помещика – «трагический» Владимир Пуришкевич (создатель Союза Михаила Архангела) и «комический» Павел Крупенский (отставной офицер, предводитель хотинского дворянства). В принципе, оба занимали крайне националистические позиции. Однако затеяли глупую вражду в стиле «поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», к которой были привлечены их многочисленные бессарабские родственники. Крупенскому, как предводителю дворянства, были приписаны действия явно противозаконного характера для обеспечения на выборах торжества своей партии (тогда он еще представлял умеренно правых). Тот же в свою очередь обвинил Пуришкевичей в клевете. На потеху уважаемой публике третейский суд, состоявший из консервативных политических деятелей, вынес неопределенный приговор, которым одновременно снималось обвинение в бесчестных действиях с Крупенского и в клевете – с Пуришкевича. После этого Крупенский вызвал на дуэль Пуришкевича, который, будучи превосходным стрелком (именно он застрелил Распутина), по непонятным соображениям от нее отказался.

На кого было опереться Столыпину? На неустойчивых правых? На сомнительных клоунов-черносотенцев? На колеблющихся «крестьян»?

Не запугаете!

Перед этой публикой с приветственной речью 20 февраля 1907 года выступал уже не царь, а премьер Столыпин, выразивший надежду на плодотворное сотрудничество.

Дума притихла, никакого традиционного «вотума недоверия» с ее стороны не последовало. Собственно, тот в этом не нуждался. Стороны присматривались друг к другу.

Работа началась в прямом смысле с оглушительного скандала. Рано утром 2 марта в зале заседаний Таврического дворца рухнул потолок с балками, люстрами, досками, штукатуркой. Словно нарочно, как раз над теми местами, где располагались либералы и левые. При этом, как назло, места националистов и правых вообще оказались не затронуты. Заседание начиналось лишь через несколько часов, иначе как минимум треть народных избранников увидели бы «последний день Помпеи». «Прогрессивная пресса» чуть не задохнулась от счастья – это ж надо, покушение на демократию в цитадели самодержавия. Конечно же, это все специально подстроено «сатрапами» и «вешателями». Особенно старался большевик, корректор газеты «Новая жизнь» Григорий Алексинский: «Если народ узнает, что над нами валятся потолки, – он сумеет сделать из этого соответствующие выводы!»

«Товарищу» Алексинскому терпеливо объяснили, что вообще-то потолок рухнул в том числе и над правительственной ложей, а у нас там камикадзе, в отличие от ваших товарищей, пока еще нет (кроме, конечно, самого премьера). К тому же Таврический дворец строился еще при Светлейшем покорителе Крыма и ни разу после этого не ремонтировался, а почти за полтора века сгниет не только потолок, но и «призрак коммунизма» может дать дуба. К тому же тут рядом теплица, от которой постоянные испарения.

Отметим постоянно радующую нас гримасу старушки Клио: ровно через десять лет, день в день, развалилась и сама династия Романовых, не пожелавшая чинить потолки не только дворцов, но и крышу собственного государства. Уже не тот ли самый черной молнии подобный «буревестник» захлопал крыльями над сводами Таврического в тот печальный день 2 марта 1907 года?

Однако шоу должно продолжаться. Пока во дворце шел ремонт, заседания Думы были перенесены на Михайловскую, в Белый зал Дворянского собрания. Именно в этом зале 6 марта Столыпин зачитал перед депутатами правительственную декларацию, объяснявшую деятельность министерств за последние полгода, а также изложившую цели и задачи исполнительной власти на ближайшую перспективу. По его мнению, связь между всеми правительственными законопроектами должна осуществляться таким образом: «В основу их положена одна общая руководящая мысль, которую правительство будет проводить во всей последующей деятельности. Мысль эта – создать те материальные нормы, в которых должны воплотиться новые правоотношения, вытекающие из всех реформ последнего времени. Преобразованное по воле монарха Отечество наше должно превратиться в государство правовое».

Вот тут-то новая Дума и проверила премьера на прочность. В прениях поднялся на трибуну меньшевистский князь Церетели и достал традиционное «ведро с помоями». Правые затеяли шум и гвалт, призывая председателя утихомирить разбушевавшуюся его светлость. Головин все понял как надо и призвал попридержать языки… самих правых. На трибуну один за другим устремились либералы, пытаясь перещеголять друг друга в «критике режима». Пара «клоунов» закатала рукава и уже приготовилась к намечавшейся потасовке.

Василий Шульгин писал: «Он (Столыпин. – К. С.) отлично знал, кто сидит перед ним, кто, еле сдерживая свое бешенство, слушает его. Он понимал этих зверей, одетых в пиджаки, и знал, что таится под этими низкими лбами, какой огонь горит в этих впавших озлобленных глазах, он понимал их, но делал вид, что не понимает. Он говорил с ними так, как будто это были английские лорды, а не компания