Я ведь от Емельяна своих ухажеров не скрывала – у него жена, а я что, рыжая? Его их наличие даже, кажется, дополнительно распаляло. Но сейчас, по-моему, в нем заговорила ревность. Да и рассказывал он о мужской проституции с таким знанием дела, что я спросила себя, не приходилось ли, часом, и ему когда-то ублажать старых, но власть имущих дамочек? А что, он и сейчас неплох, хотя и несколько заплыл жиром, а в молодости, похоже, парнишкой был очень видным. Вслух я, естественно, ничего не сказала – тем более что Пугачев продолжал разглагольствовать:

– Главное, первое отвращение преодолеть и в койке оказаться. И если уж мужик с кем лег – все само собой получается. А для особо сложных случаев – «Виагру» придумали...

Я представила Костю или Степана в объятиях жирной клиентки – и меня чуть не стошнило. Кстати, про мою симпатию к санаторскому кадровику я ему не рассказывала.

– С чего ты взял, – буркнула я, – что я к Константину неровно дышу?

– Можно подумать, дорогая, этого не видно!.. Но я же тебе всегда говорил: лучше синица в руке, чем журавль в небе.

Пугачев похлопал рукой по дивану рядом с собой: иди сюда, мол.

– Подожди! А какой тогда интерес санаторскому начальству меня, девушку, в рабыни записывать?

– Ну, во-первых, какие-нибудь богатые мужички тоже могут захотеть похудеть, вот от тебя и потребуют их ублажать. А, во-вторых, представь себе, что кто-то из отдыхающих дамочек (они же там, в столице, все развратные) общество женщин предпочитает...

Я вообразила картину, как ублажаю в постели какую-нибудь старую корову – и мне опять стало тошно.

– Да, перспективку ты мне нарисовал! – вздохнула я. – Лучше в омут головой.

– Обещаю тебе: я что-нибудь придумаю, – посулил мой любовник, но особой уверенности в его голосе я не услышала. – А сейчас иди ко мне.

Не дожидаясь меня, он сам в нетерпении встал, откинул простыню, сделал несколько шагов в мою сторону и схватил своей лапищей меня за руку. Размеры все-таки у Емельяна были чудовищные: и рук, и плеч, и живота, и всего остального.

Я обняла его за шею – и в этот момент у него зазвонил мобильный телефон.

Пугачев аж отпрыгнул. Схватил мобильник, вгляделся в дисплей и прошептал: «Это жена...» Лицо его исказилось страхом. Просто удивительно, насколько этот большой человек боится своей маленькой, некрасивой и старой дуры. Что их связывает, кроме печати в паспорте? Поразительно!

– Да, дорогая, – с фальшивой сладостью проворковал мой голый любовник в трубку.

В ответ раздались вопли. Слов я не разбирала, но, судя по тону, наезд на директора шел конкретный.

– Мне понадобилось зайти на работу, – отвернувшись от меня и краснея шеей, пропел в аппарат Емельян. Телефон разразился на это новой порцией нечленораздельной ругани.

– Да нет же, я работаю над квартальным отчетом, – мучительно соврал мой любовник и нарвался на очередную сварливую тираду. – Ну, как хочешь, милая... – проворковал он и нажал на «отбой».

Досадливо отшвырнул мобильник и повернулся ко мне. Все у него съежилось, и сам он будто стал меньше ростом.

– Уходим, быстро! – скомандовал мне тренер с двадцатилетним стажем. – Домашняя полиция сюда идет.

Долго уговаривать меня не пришлось. Теплота, благодарность (и желание) сменились жалостью к Емельяну и легким презрением. На устах вертелось что-то саркастическое, но я не стала добивать бедного подкаблучника, только в очередной раз подумала, что хватит. Пожалуй, это свидание у нас с ним действительно было последним.

Я принялась не спеша одеваться, а Пугачев носился колбасой по комнате отдыха и кабинету, лихорадочно запихивая в шкаф постельные принадлежности, складывая диван и уничтожая прочие следы моего здесь пребывания. Я не стала его целовать на прощание или шептать нежности – явно ведь человеку не до меня. Просто вышла из директорского кабинета, и все.

Мне опять стало грустно – и за него, и за себя тем более. Энергия, которой зарядил меня было Емельян, испарилась.

...Дождь закончился, но лужи, естественно, никуда не делись. В нашей Кирсановке они полностью высыхают только на десятый день после дождя – при условии, что стоит несусветная жара.

Ноги у меня мгновенно стали сырыми, и я решила все-таки поехать к себе в Березовку на частнике, тем более что пятьдесят рублей при астрономических масштабах моего долга меня явно не спасут. Однако мое благое намерение поскорее добраться до дома опять не сбылось.

Завернув за угол, я лицом к лицу столкнулась со своей лучшей подругой Машкой.

Наш городок – вообще подобие коммунальной квартиры. Мне даже странно слышать, как столичные жители жалуются, что порой годами не видятся с друзьями. В Кирсановке, с ее пятьюдесятью тысячами населения и не захочешь кого-нибудь лицезреть – а все равно случайно встретишь, на улице, в парке или в магазине.

– О! Какие люди! – воскликнула при виде меня Машка. – Каким ветром занесло тебя в нашу дыру? Из ваших-то райских кущ?

Конечно, Машка узнала – слухи по нашему городку разносятся мгновенно – что я получила «элитную» работу в «элитном» санатории. И естественно, сразу начала мне завидовать. Одна ее приветственная реплика чего стоит...

Говорят, что женщины заводят подруг для того, чтобы было кому завидовать. И чтоб одновременно имелся рядом человек, который испытывает зависть по отношению к тебе. Дескать, когда тебе завидуют – это просто приятно. Считается, если у тебя нет завистников – значит, ты ничего не достиг. Ну, а когда чувствуешь зависть ты сама к кому-то – это помогает тебе совершенствоваться, к чему-то стремиться, становиться лучше.

Если утверждение, что подруги нужны для взаимной зависти, правда, то в случае с Машкой оно верно только наполовину. Я никогда ей не завидовала. Вот ни разу, ни чуточки!..

А моя подруга, напротив, завидовала мне всегда, по каждому удобному и неудобному случаю. Завидовала и тому, что я ростом выше и грудь у меня больше, чем у нее. И тому, что я у мужиков пользуюсь большим успехом, чем она (и это тоже правда). В свое время Машка исходила завистью по поводу наличия у меня приставучего Коляна. А потом – по поводу Юрика.

А когда Юра исчез, наградив меня дитем – тоже завидовала (как же, я уже родила, у меня есть маленький, а у нее еще нет). И моя работа в спорткомплексе ей покоя не давала (якобы очень престижная), и мои отношения с женатиком Емельяном... Теперь она, наверно, вся извелась, что меня трудиться в «Ариадну» взяли, на сумасшедшую зарплату... Да уж, действительно, мой заработок оказался воистину сумасшедшим – тридцать тысяч «зеленых» долга...

Однако надо отдать Машке должное – она ни разу не пыталась кинуть мне подлянку. Никогда со мной не соперничала: ни одноклассников не отбивала, ни Коляна, ни Юрика, ни, тем более, Емельяна Петровича. Может, виновата в том ее слишком уж заниженная самооценка – а, может, врожденная порядочность. Или просто боялась мне дорогу перейти. Не знаю. Во всяком случае, проблем у меня никогда с Марией не было, и терок с взаимными обвинениями мы с нею ни разу не устраивали.