– Из-за того случая. – Гилли отпила «спритца». – Я читала в газетах.

Выходит, она все это время знала. Фрэнки тоже поднесла бокал к губам, почувствовала, как язык окатило горечью.

– Вот как?

– Писали, что вы после этого взяли и исчезли. Совсем как Агата Кристи[36].

– Чушь собачья, – отмахнулась Фрэнки, втайне довольная таким сравнением.

– А правду говорят, что это все из-за одной рецензии?

Вздрогнув, Фрэнки подняла взгляд:

– Кто говорит?

– Один журналист. Забыла, как его. Писал, что вы в «Савое» сорвались из-за какой-то статьи о вас. – Гилли сделала паузу. – Точнее, рецензии.

Фрэнки смешалась.

– Какая уж теперь разница.

– Подождите, Фрэнсис…

– Нет, не будем об этом. – Не желая обнаруживать свою слабость, она постаралась придать лицу суровое, непреклонное выражение. – Обещайте, что не станете больше спрашивать.

– Хорошо, Фрэнсис, я обещаю. – Гилли собралась было что-то добавить, но умолкла на полуслове.

– Что еще? – с досадой спросила Фрэнки.

– Просто хотела сказать, что не вас первую ругают в газетах. Ругали и Достоевского, и Хемингуэя. Вы знали, что Вирджиния Вульф критики вообще не выносила? Старалась не читать даже того, что писали о других авторах ее времени. Говорила, что ни один писатель не в состоянии оценить современника.

– Допустим, но жила-то она с этим как?

С минуту обе молчали.

– И еще кое-что, – продолжила Гилли.

– Да?

– Бросайте так напряженно думать, иначе эта морщинка с вами останется насовсем. – Не успела Фрэнки опомниться, как девушка прижала пальцы к складочке между ее бровями. – Моя мама бы вас заставила на ночь клеить сюда специальный пластырь, чтобы разгладить кожу.

– Мне мои морщины очень даже по душе.

– И это мне в вас нравится. Это значит, что вам плевать на чужое мнение. – Она посмотрела Фрэнки прямо в глаза. – Так не позволяйте одной несчастной рецензии перевернуть всю вашу жизнь с ног на голову.

Фрэнки вгляделась в ее лицо. Быть может, их пути пересеклись неслучайно? Кто-то ведь должен был вытянуть ее из болота хандры, в котором она так прочно увязла, а это под силу лишь человеку постороннему, не видавшему изнанки ее жизни, незнакомому с ее прошлым. Сколько помнила себя, Фрэнки держалась в тени – так долго, что теперь сомневалась, не разучилась ли трезво оценивать других. Возможно, в поведении Гилли с самого начала не было ничего подозрительного, и все это не более чем домыслы, плод воображения самой Фрэнки. Она осушила бокал и поставила его на стойку, жестом попросив бармена повторить напиток.

– Итак, теперь вы знаете, как я оказалась в Венеции. Ваша очередь. Как вы здесь оказались? Сомневаюсь, что молодые особы вроде вас спят и видят, как бы померзнуть в Венеции зимой, осматривая достопримечательности.

– Да как сказать, – с улыбкой ответила Гилли. – Я люблю путешествовать в низкий сезон.

– Вот уж никогда не поверю. Вы созданы для тепла и солнца, для того чтобы порхать по вечеринкам под руку с каким-нибудь богатым наследником. – Глаза Фрэнки превратились в узкие щелочки. – Сознавайтесь, зачем вы здесь на самом деле? – Она вопросительно вздернула брови, гадая, что за мрачные тайны хранит эта девушка и какой их частью решит поделиться.

Во взгляде Гилли сверкнула искорка.

– Я пишу роман.

Удивляться тут нечему, сказала себе Фрэнки.

– Вот как?

– Даже, скорее, дописываю. Он почти готов.

– Ясно.

Залившись румянцем, Гилли отвела глаза.

– Может, вы могли бы его прочитать? Поделиться мнением?

Вот уж чего Фрэнки хотелось меньше всего на свете. Она терпеть не могла читать авторов, которых знала лично, и никогда не понимала людей, находивших в этом удовольствие. Ее передергивало от одной мысли, что ее роман прочтет Джек, да и кто угодно другой из ее ближайшего окружения. Неделями после публикации очередной книги она терзалась подозрениями: не отыскали ли знакомые какие-нибудь тайные смыслы между строк, не умудрились ли узнать себя в персонажах, у которых вовсе не было прототипов. Это все равно что позволить друзьям прочитать свой личный дневник. Страшно даже вообразить, на какие откровения можно наткнуться в прозе Гилли.

Допив коктейли, они расплатились и направились к выходу. На мгновение задержавшись в дверях, Гилли с восторгом вздохнула.

– Невозможно их не любить, правда?

– Кого «их»?

– Эти виды, – ответила та. – Венецию.

Фрэнки осмотрелась по сторонам, вбирая взглядом мерцающую зеленоватую ленту воды, серная вонь которой за последний час только усилилась, внушительные дворцы, поблекшие, дряхлеющие день ото дня. Город контрастов.

– Правда? – не успокаивалась Гилли.

Поразительно настырная девица. Фрэнки покачала головой, даже невольно улыбнулась такому неувядающему оптимизму.

– Может быть.

– А вы с Гилли, похоже, неплохо ладите? – спросила Джек однажды после обеда, развалившись рядом с Фрэнки на диване, и насмешливо вздернула бровь. Шел дождь, в камине горел огонь, и сил у них хватало только на то, чтобы время от времени, даже не помышляя переодеться из халата, вставать к бару за стаканчиком виски. Впрочем, быстро стало ясно, что и это требует чрезмерного напряжения: из очередной вылазки к бару Джек вернулась с бутылкой в руках, таким образом позволив обеим больше не отвлекаться от созерцания канала за окном – занятия, которому до них в этой комнате столетиями предавались венецианцы.

– Нечего ехидничать, – отрезала Фрэнки. – Эту девицу я только потому и терплю, что ты мной бессовестно пренебрегаешь.

– Мне ужасно стыдно, – ответила Джек, хотя, судя по выражению лица, не стыдилась ни капли. – Но со стороны похоже, что вас водой не разольешь.

Фрэнки отрывисто рассмеялась:

– Какая чушь.

– Ничего подобного, – настаивала Джек. – Стоит мне на секунду отвернуться, а вы уже вместе. (Ответа не последовало.) Выходит, не такая уж она и несносная, как тебе казалось?

Фрэнки закатила глаза.

– А что, мне она нравится, – продолжала Джек. – Веселая такая. И молоденькая.

– Молоденькая? – Фрэнки сощурилась, пристально глядя на подругу. И, уловив что-то в ее лице, почти что всерьез спросила: – Уж не ревнуешь ли?

– Не мели чепухи, – огрызнулась та, мотнув головой. – Выпей лучше. Расслабься.

Рассердившись на этот уклончивый ответ, Фрэнки отмахнулась: