— Вы можете назвать нам кого-нибудь из тех, кто был знаком с Ларлин? — осведомился Майло.

— С тех пор, как она выбрала тот образ жизни — нет, я никого из них не знала.

— Сколько ей было, когда она…

— Шестнадцать. Она бросила школу и сбежала; звонила, только когда ей были нужны деньги. Она была боевой девушкой, лейтенант. Вы можете сказать, что она могла бы одолеть проклятую тягу к наркотикам…

— Это бывает очень сложно, мэм.

— Знаю, знаю. — Длинные костлявые пальцы Беатрис смяли черную ткань брюк. — Когда я сказала «боевая», я имела в виду буквальный смысл этого слова, лейтенант. Ларлин не останавливалась ни перед чем ради своей цели. Иногда отцу приходилось утаскивать ее из дома, чтобы она остыла. Один раз Ларлин так сильно ударила свою маленькую сестру, что едва не свернула ей шею, и Шармейн потом долго мучилась от боли. Дошло до того — Боже, прости меня за эти слова, — что мы были благодарны, когда Ларлин перестала к нам приезжать.

— Я могу понять это, мэм.

— А теперь кто-то поступил плохо с ней. — Женщина встала и разгладила свои брюки. — Мне надо немного успокоиться, а потом я позвоню сестрам Ларлин, и им придется придумывать, что сказать своим детям. Это уже на их усмотрение, я хочу лишь хорошо проводить время вместе с внуками… Не будете ли вы любезны уйти?

— Похоже, участие Дюшена — веский фактор, — сказал Мо Рид, пока мы ждали, чтобы женщина вернулась из туалета.

Мы с Майло сидели на оранжевой пластиковой скамье в забегаловке, где подавали курицу и блинчики, на бульваре Авиэйшн. В кафешке пахло палеными перьями и горелым жиром; то и дело помещение сотрясал рев реактивных двигателей, заставляя дребезжать грязные стекла и угрожая обрушить штукатурку с покрытого потеками потолка.

Перед нами стояли три нетронутые чашки с кофе, бурую поверхность жидкости затянуло радужной масляной пленкой. Женщина заказала хрустящие бедрышки и крылышки в сладком соусе, двойную порцию вафель с корицей и большой стакан апельсиновой газировки. Она прикончила одну тарелку курятины, заказала вторую и умяла половину сладостей перед тем, как ей понадобилось отлучиться «по женским делам».

Ее звали Сондра Синди Джексон, и она называла себя Син[18]. Двадцатитрехлетняя чернокожая женщина с красивым лицом, скорбными глазами, длинными острыми ногтями, накрашенными синим лаком и частично выложенными блестками. Зубы у нее были ровные, но на левом резце блестела золотая коронка. Сложная прическа из дредов явно тестировала на прочность теорию струн.

Син была восемнадцатой проституткой, которую Мо Рид расспрашивал за два дня прочесывания «горячей зоны» аэропорта, и первой, которая утверждала, что знает нашу неизвестную Номер Три.

Она была сложена, как танцовщица, но аппетит у нее был потрясающий. Пока что Син только флиртовала, поглощала еду и прикидывалась невинной овечкой.

Рид ерзал от нетерпения, Майло излучал буддистское спокойствие.

За те же сорок восемь часов он принял бесчисленное множество бесполезных звонков, ничего больше не узнал о Большой Лоре Ченовет, не сумел найти родных Шералин Докинз где бы то ни было в Сан-Диего, в округах Ориндж и Лос-Анджелес. Подобные вещи часто истощали его терпение, но иногда срабатывали в обратную сторону.

Рид неотрывно смотрел в сторону женского туалета. Наш стол размещался так, что Син не могла уйти из кафе, не пройдя прямо перед нами.

— Когда она вернется, я на нее надавлю.

— Конечно, — поддакнул Майло. — Или можешь позволить ей поиграть еще немного.

Молодой детектив переоделся из костюма с галстуком в серую рубашку-поло, посередине которой проходила широкая красная полоса, в чистые синие джинсы и белоснежные кроссовки «Найк». Глаза у него были ясные, красное от загара лицо чисто выбрито. Под рубашкой выпирали мощные мышцы груди и плеч.

Одеваясь подобным образом, он намеревался слиться с толпой, но с тем же успехом он мог облачиться в форму. Сондра Синди Джексон сразу поняла, кто он такой. Шестьдесят долларов и обещание накормить обедом побудили ее сесть к нему в «Камаро».

— Обязательно затребуй возмещение расходов, — посоветовал Майло.

— Посмотрим по итогам, — отмахнулся Рид.

— Я вернулась! — объявил радостный голосок.

Розовый бархатный топик и белые кружевные шортики Син подчеркивали цвет ее кожи. Девица была стройной, не считая груди, увеличенной до мультяшных размеров — где-то она раздобыла на это деньги.

— Добро пожаловать обратно, — произнес Майло. — Приятного аппетита.

Син сверкнула золотым зубом, скользнула за стол и принялась трудиться над второй тарелкой курятины.

Четыре куска спустя она сказала:

— Вы такие молчаливые!

— Мы ждем вас, — отозвался Рид.

— А чего же вы ждете? — Она похлопала ресницами. Рид тоже моргнул.

— Вашего рассказа, — напомнил Майло.

— Рассказа?.. Ах да, про Мэнтут.

— Мэнтут? — переспросил Рид.

— Так ее звали, детектив Рид.

— Мэнтут?

— Ага.

Рид открыл свой планшет.

— Это ее имя?

— Фамилия, — ответила Син. — Долорес Мэнтут, но мы звали ее просто Мэнтут[19], потому что ей это шло. — Она дважды подмигнула. Рид молча смотрел на нее.

— Зуб. Жевать. Вы любите эту песню? — спросила Син. — Мы жевали весь… что? Вы не слышали этот блюз?

— Должно быть, я упустил его из виду, — сказал Майло.

— «Мы жевали весь день напролет», — подсказал я. — Бонни Рэйтт.

— Ага, — подтвердила Син. — Славная песенка. Вот такая и была Мэнтут. У нее был такой рот.

— Рот — в смысле… — уточнил Рид.

— А? — не поняла Син.

— Кто был ее сутенером? — вмешался Майло.

— Джером.

— Джером — а дальше?

— Джером Джером, — ответила Син. — Я не шучу, у него одинаковые имя и фамилия. Я не стану утверждать, что так его назвала мамочка, но именно так его все называли. Джером Джером. Только вы его не расспросите — он умер.

— От чего он умер?

— От передоза. — Аккуратно держа крылышко двумя пальцами, Син жадно обглодала его до кости.

— Когда? — спросил Рид.

Она лишь пожала плечами.

— Я просто слышала, что он умер.

— От передоза?