Проведя большую часть четырех предыдущих дней в тесном общении сначала с полицией, а потом с адвокатами, в воскресенье мы с Джерри почувствовали, что нам нужно побыть одним и отдохнуть. Мы решили погулять по берегу. Наверное, «одним» и «отдохнуть» — неподходящие слова, потому что почти сразу за нами потянулась вереница репортеров, да и как можно было отдохнуть от ада, в котором мы оказались? К счастью, репортеры от нас отстали, когда мы дошли до берега, и мы смогли побродить по песку в относительном одиночестве.

Я хорошо помню эту прогулку. То были сумбурные и трудные десять дней, наполненные ледяным страхом и тяжелыми мыслями, которые невозможно было прогнать, если не было чем их заместить. Именно этим характеризуется состояние, которое вызывается неведением.

Боясь услышать ответ, я спросила Джерри, посещают ли его действительно страшные мысли о Мадлен. Он кивнул. Сбивчиво, неуверенно я описала ему жуткий образ, который то и дело появлялся в моей голове, и тогда я ощущала холод и боль во всем теле: ее аккуратные маленькие гениталии, растерзанные и кровоточащие. Хоть я и чувствовала, что должна избавиться от этого бремени, поделиться этим с кем-то, даже с Джерри, было мучительно. То, что я заговорила об этом, каким-то образом словно подтвердило возможность того, что подобное действительно могло произойти, и от этого страх накатил на меня с новой силой.

Сколько всего я пережила за последние несколько лет, какую боль вытерпела — слава Богу, мало кто из людей может понять. Мне иногда казалось, что я умираю медленной, мучительной смертью. Просто представлять своего, да и любого ребенка, в такой ситуации мучительно, и если подобные мысли не имеют реального основания, для обычного человека естественно изгонять их из своего разума. У каждого есть свои механизмы психологической защиты. Стараться мыслить позитивно — один из них. Жаль, что у меня так не получалось. Ни один человек в здравом уме не захочет увидеть ребенка таким, какой я представляла себе Мадлен. В первые дни и недели после похищения я никак не могла отогнать эти жуткие видения.

Однако та прогулка с Джерри стала переломным моментом. То, что мы оба принимали возможность таких деликатных и пугающих деталей случившегося, еще больше сблизило нас.

Прошло какое-то время, прежде чем мы смогли мысленно отдалиться от преследовавших нас отталкивающих образов и обдумать события того вечера со светлой головой. Едва обретя способность мыслить здраво, мы с Джерри начали скрупулезно собирать все наши воспоминания о том дне, пытаясь отыскать хоть что-нибудь существенное.

За Мадлен охотились или она стала жертвой только потому, что кто-то знал, что в номер 5А можно проникнуть без особого труда? То, что он был угловым, облегчало похитителю доступ и отход, но еще, в отличие от большинства остальных номеров, на его окнах не было кованых решеток и сигнализации.

Могла ли необычная усталость Мадлен в тот последний четверг объясняться тем, что ей дали какое-то успокоительное средство днем или даже накануне вечером? Хотя, с другой стороны, в то время наш отдых уже подходил к концу, и дети почти целую неделю вели очень активную жизнь. Вполне может быть (так мы тогда и подумали), что она просто вымоталась. И все же, поскольку мы не знаем этого наверняка, сомнения мучают нас и поныне.

Долгое время мы полагали, что похититель проник в наш номер и покинул его через окно детской спальни, однако вполне возможно, что он воспользовался стеклянной раздвижной дверью, а то и имел собственный ключ от передней двери. Может быть, он только забрался через окно, а вышел через дверь, или наоборот; или же открыл дверь на всякий случай, чтобы облегчить себе путь к отступлению или чтобы направить полицию по ложному следу. Он мог побывать в нашем номере несколько раз, между нашими приходами.

Это объяснило бы разное положение двери детской. В 21:05, найдя дверь открытой шире, чем мы ее оставляли, Джерри снова прикрыл ее. Когда через полчаса пришел Мэтт, он только прислушался, но в комнату не заходил и дверь не трогал. Однако когда я вернулась в номер в 22:00, дверь снова была нараспашку. Как это могло произойти? Мог ли кто-нибудь посторонний находиться в комнате, за дверью, когда Джерри туда заглядывал? Джерри не думает, что это возможно, однако мы не можем этого знать наверняка. Но мы почти не сомневаемся в том, что похититель побывал в комнате до прихода Джерри.

В любом случае, все могло бы сложиться по-другому, если бы тогда вместо Мэтта пошла проверить детей я. Я бы заметила, что дверь открыта не так, как мы ее оставляли (конечно, никто не ожидал от Мэтта, что он обратит внимание на такую мелочь), и сразу подняла бы тревогу. Знаю, никто не виноват в том, что я этого не сделала. Знаю, никто, кроме меня и Джерри, не догадался бы обратить внимание на положение двери. Знаю, возможно, это ничего бы не изменило. Но ведь могло так статься, что изменило бы!

Огромное количество мелочей, множество случайностей и несущественных решений, каждое из которых по отдельности не вызвало бы столь трагических последствий, сложились вместе и привели к ужасной беде.

Понедельник, 14 мая. Сегодня я впервые после исчезновения Мадлен вышла на пробежку. Тот, кто не занимается бегом и вообще спортом, может удивиться: для чего или даже как я могла сделать это при таких обстоятельствах? Ответ прост. Физические нагрузки, в частности бег, одинаково полезны как для тела, так и для мозга. Они могут успокоить нервы, поднять настроение, снять стресс, избавить от волнения, излечить от бессонницы. Мне нужна была помощь. А что касается «как могла», думаю, я заставила себя делать это так же механически, как заставляла себя умываться по утрам, чистить зубы и встречать очередной день.

Однако у меня были и другие, более сложные мотивы. Я знала, что бег притупит нестерпимую душевную боль, пусть хотя бы временно. Более того, как это ни покажется кому-то странным, я чувствовала, что должна делать это, чтобы вернуть Мадлен. Я понимаю, что сейчас подобное представляется бессмысленным, но тогда я считала, что должна извести себя до предела, до грани возможностей организма. Если моя девочка мучилась, должна мучиться и я.

Помню, как я бежала по пляжу, стараясь думать только о Мадлен. В руке я держала ее фотографию. Чувствуя, что устаю, я сжимала ее крепче, и это придавало мне сил, особенно на круто уходящей в гору Руа да Прайя. О том, чтобы остановиться, у меня и мысли не было. Одновременно я читала про себя Розарий. Вернувшись к корпусу, я села на ступеньки и заплакала как ребенок. То ли бег, то ли слезы, а возможно, и все разом, принесли мне ощущение покоя.

В те дни я чувствовала жгучее желание взбежать на вершину Роша Негра, и в последующие месяцы мы с Джерри делали это не раз. Местами подъем был настолько крутым, что я вынуждена была замедлять движение и переходить на шаг, но стоило мне остановиться, мой мозг воспринимал это как слабость, неудачу и тут же вынуждал меня двигаться вперед. Мне по-прежнему казалось, что ради Мадлен я должна себя доводить до полного изнурения. Никому не пожелаю таких игр разума, они отнюдь не делают жизнь проще. Но, Джерри подтвердит, я могу быть очень упрямой, хотя предпочитаю называть эту черту своего характера твердостью.