– Да вы не бойтесь, – оправдывался он. – Скоро меня посадят!

– Типун тебе на язык! – восклицала Ася. – Пускай уж лучше плохо думают.

Неприятности оттянулись меньше чем на год. В одной из статей он упомянул, что слово «товарищ» – тюркского происхождения. Где он это прочитал, и сам точно не помнил, кажется, в этимологическом словаре. А главное – зачем прочитал? И черт дернул лезть в эти филологические изыски! Его вызвали повесткой. На столе у молодого симпатичного следователя лежала эта статья и уже начатое дело о высказывании против слова «товарищ». В статье, между прочим, говорилось, что русский язык – самый великий, могучий, правдивый и самый свободный в мире, но как раз это следователя не заинтересовало. Передачу на этот раз не стали принимать, а весьма грубо Асю вытолкнули.

Поскольку секретарь обкома Беляев к этому времени тоже был арестован, заодно припомнили, что ранее Яков Раппопорт пытался скрыться от справедливого возмездия, будучи безродным космополитом. А осведомитель из редакции дополнительно сообщил, что куплет известной песни обвиняемый прочитал так:

Наш паровоз, вперед лети!

И хоть бы мать его ети.

– У нас ничего не теряется, все к делу подшивается, – пошутил следователь, тоже стихами.

Во время обыска была найдена коробочка с немецкими орденами, которую Яков привез с фронта. Коробочку забрали, и в деле появился полный перечень железных крестов всех степеней, которыми обвиняемый, бывший младший лейтенант Раппопорт, был награжден за шпионаж, на это раз в пользу фашистской Германии. Рецидивист во всем, конечно, опять сознался, а следователь спросил:

– Анекдоты знаешь? Рассказывай…

Анекдотов он пуще всего боялся. Ну зачем ему еще это надо?

– Ну и дурак! – сказал следователь. – Кто знает хорошие анекдоты, я даю десять, а кто не знает – двадцать пять. Эх ты, а еще космополит!…

Схватив свои двадцать пять, Раппопорт попал в Караганду, где досиживали военнопленные немцы. Разумеется, ему поручили вести среди них пропаганду на немецком языке, чтобы они оставались в Казахстане навсегда и строили здесь коммунистическое общество. Кроме этого, он снова выпускал стенную газету, на этот раз называвшуюся «За досрочное освобождение!». Политическим досрочного не предоставлялось, но с точки зрения воспитания нового человека писать об этом было необходимо. Впрочем, отсидел он на этот раз всего четыре года. В 55-м его выпустили, сперва на поселение с волчьим паспортом, который дорог ему как память:

МВД СССР. Комендатура 134

4 января 1955.

СПРАВКА

Дана гражданину Раппопорту Я.М., 1917 г. рожд., уроженец г. Бердичева, нац. индей, в том, что он работает в качестве немецкого языка и что ему как спецпоселенцу разрешено проживать только в пределах Караганды и ст. Май-Кудук, Карагандинской ж. д. Раппопорт Я.М. прописан по адресу: ст. Май-Кудук, барак 18. Поражения в правах не имеет. Действительно по 31 декабря 1956 г.

Пом. оперуполномоченного отдела МВД

Казахской ССР Шкуров

Первым делом Яков пошел в библиотеку и там раскопал, что тюркское слово «товарищ» происходит от слов «товар» и «ис» – «скот» и «друг». Раз так, это в корне меняет дело. Значит, товарищи – это те друзья, которые поступают по-скотски. «Настоящий друг – тот, – говаривал Яков Маркович, – кто сперва все про тебя узнает и лишь потом сообщит».

Ася приехала к нему, и вместе они дождались реабилитации.

– Это что же за нация такая – индей? – снова спросили его в милиции, разглядывая лагерные документы.

– Индейский еврей, – хмуро объяснил он.

Так и записали это после реабилитации.

Раппопорты начали жизнь сначала. В Москве им удалось прописаться и со временем получить однокомнатную квартиру. Ася, расплывшаяся, сильно постаревшая, пошла работать воспитательницей в детский сад. Яков Маркович, придумав себе псевдоним, стал делать статьи для газет и журналов. Про старое не вспоминал, и только когда садился писать, сперва нарезал на ломти батон белого хлеба, на каждый ломоть клал колбасу и сыр и все это раскладывал в шахматном порядке вокруг себя на столе. Он писал несколько строк, потом говорил: «Шах!». И ходил бутербродом с колбасой себе в рот. В лагерях ему приходилось выгребать из помоек лопатой картофельные очистки и на лопате жарить над костром. Годы спустя чувство голода не оставляло его даже после обильного обеда.

– Я Тавров – на мне тавро! – говаривал он.

Печатали его статьи охотно, везде разрешали заполнить анкеты, но в штат не брали даже в плохонькие многотиражки. Макарцев, только что назначенный главным редактором «Трудовой правды», еще более энергичный и смелый, чем сейчас, предложил ему должность литсотрудника. Это был мизерный, но постоянный кусок хлеба, и Яков Маркович немедленно согласился. В это время он тщетно добивался восстановления в партии.

Дело осложнялось тем, что он сидел дважды, и решение по его вопросу партийная комиссия оттягивала. Помог опять Макарцев, но с новым партбилетом весь партийный стаж исчез. Это-то и было обиднее всего: Раппопорт мечтал дождаться времени, когда он станет старым большевиком и получит персональную пенсию.

Его хорошо знали в газетном мире, и никого не удивило, что он вскоре стал исполнять обязанности редактора отдела комвоспитания. Такие отделы в период развернутого наступления коммунизма по всему фронту решено было создать во всех газетах. Это необходимо, думал Тавров. Ведь партия устами Хрущева торжественно предупреждает, что уже нынешнее поколение советских индеев будет жить при коммунизме. Задача отдела подготовить старых людей для новых трудностей. Без подготовки им будет-таки туго.

Журналист Тавров фактически давно был редактором отдела. Шли годы, а его не утверждали. Русский на его месте давно бы обиделся и ушел. Но Раппопорт был хотя и индейский, а все же в основном еврей, и швыряться местом ему не приходилось.

– Да Макарцеву выгодно держать тебя и. о.! – возмущались товарищи.

– Он думает, что временность меня тонизирует, – кисло улыбался Раппопорт. – Мой друг Миша Светлов говорил, что его любимые слова – «сумма прописью»…

К Макарцеву он относился хорошо, помнил добро и тянул лямку. Только вот командировок он не терпел.

– Все, что там увижу, я не напишу, – объяснял он. – А придумать могу и здесь.

Больше всего Яков Маркович обожал отклики. О, это был Король Отклика! После каждого события, когда сверху давалась команда выразить в газете всенародные чувства, он садился к телефону и быстро отыскивал подходящие кандидатуры директоров и маляров, артистов, академиков, таксистов. Скороговоркой он зачитывал им по телефону то, что они должны сказать, и говорил:

– У нас все культурно. Никакой, вы же понимаете, липы!

И выписывал себе гонорар – 5 рублей за одно мнение.