– Отклики – я вам скажу! Это голос народа, – объяснял он практикантам с факультета журналистики. – Что, ответьте мне, пишут наши замечательные советские писатели? Правильно! Роман-отклик, повесть-отклик. Стихотворения – само собой! Да эти ваши любимые советские поэты – профессиональные откликуши. Я бы, конечно, мог написать лучше, но звоню им, чтобы дать ребятам подработать… И что приятно: выступаешь от имени народа, а ни за что не отвечаешь! Но должен вам сказать, что писать за других – это надо внутри иметь настоящее искусство. За себя писать каждый дурак умеет. А тут приходится войти в роль. Нет, отклики – это, ребятки, большая литература. Вот глядите!

И показывал художественные образцы. «Единодушно одобряем (осуждаем, протестуем, клеймим, требуем)». По поводу запуска нашего спутника, пуска атомного ледокола, выступления того, кого надо и где надо, суда над писателями у нас или над коммунистами где-нибудь, а также агрессии американских империалистов или Израиля. На этот, последний, случай у Раппопорта были специальные люди – дважды евреи Советского Союза.

Иногда он таинственно исчезал из редакции. Только Макарцев знал, что Раппопорт сидит в райкоме или в ЦК. Если нужно было писать за человека низшего звена, говорили: «Нужно помочь ему написать». Если среднего, то: «Поезжай, он тебе поможет написать». То есть даст указание написать так, как написал бы он сам, если бы умел. Если же писалось для высшего звена, то Тавров писал как бы для среднего, там это кастрировалось и уж оттуда поступало вверх.

Раз утром его срочно вызвали в Кремлевский Дворец съездов и поручили написать народные частушки для коллектива «Ярославские ребята», который понравился Хрущеву. Вечером ярославские ребята уже выступали. К огорчению Раппопорта, его лучшую частушку выкинули:

У ракетчиков есть мненье,

На луну ракетой чтоб.

Нынче наши достиженья

Видно только в телескоп.

Он выражал мысли передовых рабочих и партработников, доярок и свинарок, директоров заводов и магазинов, партийных и профсоюзных работников, военачальников и героев, лауреатов и депутатов, писателей и композиторов, а также ветеранов, приветствовавших молодежь, и юных пионеров, которым поручалось приветствовать ветеранов. Он писал за секретарей компартий стран Африки и Азии. Он мог бы написать и за президента республики Индея, если бы такой объявился. Гонорар получали сами ораторы и принимали его как должное. А Яков Маркович иногда получал рукопожатия.

Читая не себя в газетах, он по диагонали пробегал знакомые столбцы, хмыкал, если что-нибудь было исправлено, и швырял газету в мусорную корзину.

– Видали? – ворчал он. – Это что же они себе думают? Переделали. Считают, что они партийнее меня!

Он собирал домики из детских кубиков. «Два абзаца из свинарки, три абзаца из доярки – вот вам к празднику подарки», – мурлыкал он, работая ножницами в преддверии очередного собрания, встречи, совещания, совета, митинга, заседания, форума, семинара, симпозиума, коллоквиума, конгресса или даже съезда. Выдавал он на-гора доклады, выступления, речи, обращения, коллективные письма, резолюции, приветствия всех видов, наказы потомкам и т. д., и т. п., и пр. Если кто-либо полагает, что не было партийных конференций, совещаний актива и пленумов, которые целиком шли по сценарию, написанному Яковом Марковичем, такой товарищ – антисемит. Разве что в конце председательствующий без бумажки спрашивал: «Кто за? Принято единогласно». Но потом он снова заглядывал в утвержденный мыслеводитель: «Разрешите, товарищи, от вашего имени горячо поблагодарить Центральный Комитет нашей родной партии и лично…»

– Я вам так скажу, котята, – говорил редакционной молодежи Раппопорт. – Если на земном шаре есть люди, за которых Тавров никогда не писал, так знайте, что нам с ними не по пути! А если и по пути, то недолго!

Как все особенно великие люди, он иногда говорил о себе в третьем лице. Обычно, когда его участие требовалось срочно, ему шли навстречу, создавали условия. И если позволяли пользоваться закрытым буфетом, он готовил выступления быстро и точно то, что надо. А что когда надо, он всегда знал лучше тех, кто заказывал. Но ежели пробовали звонить по телефону и просили принести готовый доклад, он отвечал, что, конечно, будет стараться написать, но тут, в редакции, совершенно нет условий для такой ответственной работы. Вы же понимаете – газета! Шум, гам, тарарам… И тянул до последнего, пока ему не выписывали пропуск. Внутри он сперва шел в буфет и покупал для Аси баночку крабов, кусочек белой рыбки, копченую колбаску, зимой – свежие помидорчики и бананы. Набив портфель дефицитом, он вынимал коробку, в которой лежала ИКРА. ИКРА, или Идеологический Конструктор Раппопорта, представляла собой набор слов, фраз, цитат и целых абзацев, вырезанных из газет и разложенных по темам в картонной коробочке из-под духов «Красная Москва».

Получив задание подготовить статью или доклад, Яков Маркович метал ИКРУ, то есть вынимал из коробки мысли на нужную тему, освежал номера съездов партии и, если приходилось, с большой неохотой вставлял пример, взятый из жизни по телефону. Авторские права Я.М. Раппопорта не зарегистрированы, и использовать его метод и материалы без ссылки на источник разрешается всем.

Однажды за ним прислали машину. Идеологическое совещание в Колонном зале, посвященное работе с молодежью, уже начиналось, а часть докладов предложили срочно заменить. И все же сперва он разыскал буфет. А зал сидел и ждал. Но буфет, оказалось, был закрыт. Тавров вошел в комнату отдыха президиума, положил портфель поближе к себе (на всякий случай, чтобы его не увели), вынул коробку со своей ИКРОЙ и, выяснив тему совещания, стал диктовать машинистке вступительное слово председателя. Тавров закончил – председатель начал. Дальше пошло гладко: чей текст он заканчивал, тот оратор просил слова и громоздился на трибуну.

В конце совещания приехал почетный гость Гагарин. Ему уже пришлось выступать на двух других митингах, и он задержался. Яков Маркович устал не меньше Гагарина, но пока зал, стоя, аплодисментами встречал жизнерадостного космонавта, увешанного орденами всех стран от органа говорения до органа размножения, Раппопорт успел продиктовать первую страницу: «От имени моих товарищей летчиков-космонавтов и от себя лично… Как сейчас, помню свой первый полет в космос… Орлята учатся летать…» Эту страничку дежурный с красной повязкой отнес Гагарину, и, пока тот читал ее с трибуны, Раппопорт диктовал вторую, но не успел. Гагарин договорил раньше и поглядел на президиум. В зале захлопали.

Первый секретарь ЦК ВЛКСМ Тяжельников лично вышел в кулуары, чтобы выяснить в чем дело. Он остановился возле Раппопорта, бубнившего что-то машинистке, и с интересом наблюдал за процессом.

– Запарка? – спросил Тяжельников.

– Не мешайте, – отогнал его Яков Маркович. – Идите в президиум!…

– Хорошо, хорошо! – смутился тот и вернулся обратно.

Зал продолжал хлопать до тех пор, пока дежурный не принес Гагарину вторую страницу. «Сейчас, когда наша партия и весь советский народ…» Зал, так сказать, затаил дыхание. Раппопорт в это время лихорадочно диктовал третью. «Вы сегодня, наверное, прослушали много интересного и полезного, но устали. Поэтому разрешите мне быть кратким… Желаю вам…»